— Почему молол? — удивился я и хлопнул себя по рубахе.
А как хлопнул, так надо мной в тусклом свете окна взвилось облако пыли, и Федя чихнул:
— Точно! Совсем как мельник. Это он, тётя Маня, всё Ёлино прозевать боялся. Всё высовывался из кабины, вот и пропылился насквозь. Так что ты непременно его приюти. Пусть он у вас отдышится на чистом воздухе.
— Подышу, в речке искупнусь, а в благодарность сниму всю вашу здешнюю природу на карточку.
Но тётя Маня мне только и ответила:
— Дыши, снимай на здоровье.
А потом точно так же, как Федя, сказала:
— У нас тут не природа, а чистый клад.
И она не спеша теперь обернулась к освещённому окну дома, оглядела тёмный двор со всею оградою, с навесом, с чёрной в глубине двора построечкой и добавила задумчиво:
— Только где ж я тебя поселю? Разве что вот тут, в избушке. В доме-то у нас шефы спят и на лавке, и на полу повалом, а в избушке пусто… Пойдёшь туда?
Я мигом согласился.
ШЕФ ПАША
В это время окно над нами распахнулось, и кто-то громко и нараспев позевнул на всю улицу:
— Уэ-хэ-хэ…
Позевнул, сказал:
— Теснота не скука. Валяй всё ж таки к нам.
У окна стоял долговязый лохматый парень. Он так сладко потянулся, что майка на нём затрещала.
За спиною парня возникли ещё чьи-то встрёпанные спросонья головы.
А впереди всех на широкий подоконник навалился голым животом мальчик. Было ему лет семь, не больше. Тёплый свет лампы падал на мальчика из глубины комнаты, и от этого жёлтый вихорок на его макушке казался тоже очень тёплым и лёгким, как цыплячий пух. Мне даже подумалось, мальчик сейчас качнёт этим своим вихорком, засмеётся и скажет: «Чивли-чив!»
А тётя Маня нахмурилась:
— Дементий! Ну что же ты вытворяешь? После бани — и голышом! Смотри, насморк схватишь. Марш в постель, Дёмушка, марш!
Дементий-Дёмушка съехал с подоконника, пригнулся, что-то там у себя, должно быть, трусишки, поддёрнул и спрятался за косяк.
Федя взмахнул шляпой, поклонился лохматому:
— Шефу привет! Простите, не вовремя побеспокоили.
Парень потягиваться перестал, ответил солидным голосом:
— Я тут не один шеф. Нас тут трое: Коля, Саня да я.
И так же солидно кивнул на встрёпанные головы дружков своих, ещё степеннее добавил:
— Мы сюда из Калинкина через Малинкино свет тянем. Монтируем электролинию.
Дружки его тоже закивали: точно, мол, точно, монтируем, — а он вдруг, совсем как Дёмушка, перевесился через подоконник и уставился на Федин автомобиль.
— Постой! А почему это вы по деревне проехали без огня? Фары не горят? А ну, дай погляжу.
Шеф мигом опёрся о подоконник и, не успели мы ахнуть, оказался рядом с нами на лужайке.
— Ты что, Паша? Где дверь, позабыл? — возмутилась тётя Маня, а тот уже наклонился над фарой газика:
— Вроде бы исправная…
Потом деловито постучал согнутым пальцем по другой фаре:
— Здесь тоже нормально. Значит, поломка не тут. Значит, заглянем под капот, если надо — переберём всю систему.
Вид у него был такой, словно он и в самом деле сейчас полезет под капот, переберёт всю систему и даже раскидает, развинтит весь автомобиль до последнего болтика.
Федя напугался:
— Брось! Машина в порядке, сейчас поеду, поглядишь.
Тётя Маня тоже сказала:
— Не чуди, Пашка! Шагай в дом, да не в окно, а через двери. Неси фонарь и ведро с ковшиком. Видишь, приезжий человек ждёт?
Приезжим человеком тётя Маня назвала меня, а Феде, когда он стал усаживаться в машину, сказала не то в шутку, не то всерьёз:
— Если и в другой раз, Феденька, не погостишь, ох и рассердимся мы с Тимошей на тебя, ох и рассердимся!
— Ну что ты! Непременно погощу, — посулил Федя и хлопнул дверцей.
Ночная деревенская улица отозвалась гулким эхом. Мотор зафыркал, фары вспыхнули.
— Ого! — удивился Паша, а я зажмурился.
А когда я глаза открыл, то на лужайке под окном было пусто. Только далеко-далеко за околицей в поле полыхнул, пропал и опять полыхнул очень длинный и очень яркий свет.
— Уехал, — вздохнула тётя Маня. — Пора и нам на покой.
ИЗБУШКА
Избушка моя оказалась древней. Ставил её тут во дворе для всяких домашних надобностей, наверное, ещё хозяйский дедушка, а может, и прадедушка.
В ней было темно. От печки пахло холодным дымом. В стене напротив двери, отражая тусклый свет фонаря, поблёскивало чёрными стёклами совсем крохотное оконце, под оконцем стояла на толстенных ножищах деревянная лавка. Шустрый Паша попытался её покачнуть, испробовал, крепкая ли; тётя Маня бросила сверху бараний тулуп и цветастую, в алых разводах, подушку:
— Чем богаты, тем и рады.
Я сразу снял с плеча фотоаппарат и спрятал его под изголовье, подальше от Пашиных глаз. А то, думаю, он и Федин подарок начнёт вертеть, обстукивать, добираться до всего, что есть там, внутри.
Но Паша занялся иным, более важным делом.
Паша распахнул свои длинные руки, быстро прикинул расстояние от оконца до середины потолка и объявил:
— Два метра с четвертью. Завтра же принесу кусок электрошнура, подвешу и здесь электролампочку.
— Подве-есишь, — насмешливо отозвалась тётя Маня. — Ты лампочек-то своих и так везде понавинтил, счёту нет. Висят, как груши, и не горят.
— Если висят, значит, загорятся, — засмеялся Паша и только хотел сказать что-то ещё, как вдруг над головою у нас сильно зашуршало и посыпалось. По чердаку избушки как будто бы кто пробежал на быстрых и мягких лапках.
— Кыш! — затопала тётя Маня. — Кыш!
— Кто это? — уставился я на потолок.
— А бог его знает… Может, сквозняк, может, мыши. Избушке-то в обед сто лет, сплошная рухлядь.
Паша тоже глянул на потолок, а потом на меня и весело, как будто я маленький, припугнул:
— Это старички-домовички на чердаке возятся. Говорил я тебе, оставайся с нами, а теперь вот сиди
