вымогал у монастырей и других церковных заведений деньги якобы в долг, но «долгов» этих он никогда не возвращал. Господство же при дворе самозванца иезуитов вызывало возмущение не только церкви, но и православного простонародья.
В Польше положение самозванца вызывало тревогу. По некоторым сведениям, сама Мария (Марфа) Нагая тайно доносила Сигизмунду III, что мнимый Дмитрий не ее сын. Видимо, сознавая шаткость положения Лжедмитрия, Юрий Мнишек не спешил породниться с ним и выдать, согласно договоренности, за него свою дочь Марину. Лишь 1 ноября 1605 г. царский посол
Афанасий Власьев с многочисленным благородным и чиновным сопровождением выехал в Краков за.невестой и затем был представлен королю. Посол не отличался дипломатическим тактом. Когда кардинал и польские сановники пели вполне нейтральную молитву, все преклонили колена, а посол отчужденно стоял. На вопрос же епископа: «Не обручен ли Дмитрий с другою невестою?», Власьев развеселил польскую шляхту ответом: «А мне как знать? Того у меня нет в наказе».
Затем был великолепный стол. Марина сидела рядом с королем и принимала от российских посланников дары своего жениха: огромное количество изделий из золота и драгоценных камней, три пуда жемчуга, 640 редких соболей и многое другое. Марина упала к ногам Сигизмунда, чем весьма смутила посла, который увидел в том унижение будущей русской царицы. Но ему разъяснили, что пока невеста в Кракове — она подданная польского короля. Король поднял Марину и напомнил, чтобы «чудесно возвышенная Богом», она не забывала, чем обязана «стране своего рождения и воспитания».
Отъезд в Москву, однако, затягивался — Юрий Мнишек продолжал требовать денег, не удовлетворившись сотней тысяч золотых, полученных за помощь в 1604 г. В январе 1606 г. Ян Бучинский привез из Москвы от Лжедмитрия Мнишеку еще 200 тысяч золотых. И лишь 25 апреля Юрий Мнишек с сыном и князем Вишневецкий прибыли в Москву к Лжедмитрию, оставив на время Марину в Вязьме. Будущий зять встречал Мнишека на троне, окруженный с правой стороны патриархом и епископами, а с левой — боярами и иными вельможами. Юрию Мнишеку надо было решить целый ряд вопросов, в том числе и деликатный религиозный. Мнишек настаивал на сохранении Мариной
Марина Мнишек прибыла в Москву только 2 мая 1606 г. Ее торжественно встречали многие тысячи представителей русской знати и иноземных наемников — преимущественно поляков. Гремела музыка, били в колокола, стреляли из пушек. Народ же без-молствовал: внутреннее положение в Москве становилось все более напряженным. А Лжедмитрий продолжал осыпать дарами
Марину и ее сопровождение. Юрий Мнишек получил еще 100 тысяч золотых, а Марина шкатулку стоимостью в 50 тысяч. Из казны на подарки было истрачено 800 тысяч рублей. До народа доходили сведения об этом, и негодование рядовых москвичей быстро нарастало.
8 мая 1606 г., наконец, состоялась свадьба. Особое возмущение москвичей и церковных иерархов вызвал тот факт, что после венчания Лжедмитрий и Марина отказались от причастия — важнейшей части православного свадебного обряда. Но Лжедмитрий уже не обращал внимания на мнение «толпы». Начались пиры, на которых сразу же перессорились польские посланники с русской знатью и особенно духовенством, в ссоры приходилось включаться и самозванцу, и он тоже оказывался между двух огней, в пирах и разгуле не замечая, что творится не только в Москве, но и во дворце. А пьяные поляки вели себя как в завоеванном городе, порубая саблями выражающих возмущение их поведением, вытаскивая из карет девиц и женщин русских дворян и насилуя их чуть ли «не сходя с места». Стрельбой из пушек за несколько дней истратили пороху больше, чем за всю войну 1604- 1605 гг.
Самозванца предупреждали и немцы, и свои приближенные, что в городе весьма неспокойно и что следует принять меры предосторожности. О том же говорил ему и Юрий Мнишек. Но Лжедмитрий, желая «не ударить в грязь лицом», стремился выглядеть твердым и неустрашимым. «Как вы, ляхи, малодушны!» — отозвался он на предупреждения Мнишека. А послам Сигизмунда, которые также видели, что происходит, и получали информацию с разных сторон о надвигающейся грозе, возражал небрежно: «Я держу в руке Москву и государство; ничто не смеет двинуться без моей воли». И перед надвигавшимся переворотом самозванец даже не увеличил охрану дворца.
Весной 1606 г. беспокойные вести стали поступать и с юга. Выпровоженные из Москвы казаки считали себя обделенными и обиженными. Большинство из них не могли найти себе применения и способны были только отправиться в какой-нибудь поход «за зипунами». Весной 1606 г. появился казачий самозванец — казаки, готовившие поход на Москву, избрали своим «царевичем»
В этой ситуации Лжедмитрий решил протянуть руку конкуренту: он призывал Лжепетра «идти к Москве наспех». Скоропалительное решение Лжедмитрия озадачило и современников, и историков. Но, видимо, правы те из современников, которые видели задачу Лжедмитрия в нейтрализации соперника, чтобы «люди не собирались около него». Но казацкий царевич успел пройти только Свияжск и получил уведомление, что Лжедмитрий убит. Казаки повернули назад вниз по Волге.
В Москве же переворот готовился медленно, но неуклонно. Все правление Лжедмитрия — это сплошные пиры и гулянья, свадьбы бояр — свободные, без традиционных строгих регламентации. В «веселые дни» самозванец иногда стремился проявить милость к кому-либо. Именно в таком состоянии он, после полугодовой ссылки Шуйских, простил их и вернул им имения и чины. У Василия Ивановича Шуйского было много доброжелателей среди бояр и высших чинов. А народ проникся к нему особым уважением, потому что он открыто обличал самозванца и перенес пытки и плаху — в глазах народа он стал
На 18 мая 1606 г. в Москве был назначен грандиозный фестиваль: воинская потеха. Но утром 17 мая по всей Москве загремели колокольные набаты, созывавшие жителей на Красную площадь. Удивительно, что не только самозванец, но и поляки, ожидавшие празднества 18 мая, не заметили, как стремительно организовалась вся Москва и против самозванца, и против них. Большинство бояр, приведших некогда Лжедмитрия в Москву, — князья Голицыны, Михаил Салтыков, Нагие, практически все, кроме Басманова, — оказались в рядах восставших. И царица-монахиня Марфа, и ее родичи Нагие теперь дружно каялись в толпе в том, что под страхом казни лгали, подыгрывая самозванцу. Василий Шуйский перекрыл все двенадцать ворот входа и выхода из города, и в город были введены 18 тысяч воинов, которые должны были отправляться под Елец и которые теперь перешли под контроль заговорщиков.
Лжедмитрий бегал из комнаты в комнату и наконец прыгнул из окна на Житный двор, разбил себе грудь, голову и вывихнул ногу. Лежащего в крови, его обнаружили здесь стрельцы. Они не входили в заговор и попытались помочь лжецарю, посадили на фундамент, обливали водой. Самозванец умолял не оставлять его, обещая стрельцам богатство и чины. Их окружило множество народа, но стрельцы требовали, чтобы царица-монахиня объявила: сын это ее или не сын. Если сын, то они умрут за него, а если нет, «то волен в нем Бог». Марфа, вызванная боярами из кельи, объявила народу, что истинный царевич Дмитрий скончался у нее на руках в Угличе, что она из страха, под влиянием угроз и лести была вовлечена в грех бессовестной лжи, назвав сыном неизвестного ей человека. Из страха она молчала, но многим открывала истину. Показала Марфа и изображение лица мальчика, у которого не было ничего общего с Расстригой. После этого стрельцы выдали обманщика толпе.
Бояре велели нести самозванца во дворец для допроса. Отрепьев сослался было на инокиню Марфу, но Иван Голицын прервал его: инокиня уже покаялась. Самозванец обратился к окружающим: «Несите меня
