был уверен: в правильном выборе института, «Техноложки». Окраины Петербурга заволакивались дымом фабрик и заводов. Кто-то из студентов, как рассказывали Сергею, бросил учебу и уехал работать на Урал. Вот где было настоящее торжество промышленности! Наступали новые времена, требовались новые люди.
До самого берега далекого океана, до Владивостока, был проложен железнодорожный путь. По рельсам побежали поезда, во много раз сокращая путь, по которому еще совсем недавно месяцами тащились скрипучие телеги переселенцев. Строительство дороги через всю необозримую страну называли чудом века.
По проспектам Петербурга проносились новенькие авто, пугая тысячных рысаков и тощих извозчичьих кляч. Блистали стеклянные громады банков и контор. Вместо чадных трактиров появились настоящие храмы изысканного обжорства. До самого рассвета там не затихало угарное веселье. Ловкие люди, делающие состояния словно из воздуха, забывались в винных парах, желая дать роздых нервам, издерганным делами.
Постепенно Сергей научился по лицам, по повадкам узнавать, в каком институте учится тот или иной студент. «Гуманитарии» были беспечны и развинченны, «техники» же поражали собранностью и уверенностью. Уж им-то жизнь ловушки не расставит! Они со знанием дела толковали о высоких окладах инженеров. Это подрастала новая каста богачей, членов правлений железных дорог, заводов и фабрик.
Индустриальное преображение страны, открытия науки давали ему силы и уверенность. Чтобы достойно войти в будущую жизнь, следовало всячески усовершенствовать свои личные качества, обрести достоинства полезного работника. И Сергей продумал и записал 22 правила для своего образа жизни: отказ от алкоголя и табака, от мучной и жирной пищи, занятия спортом, презрение к праздной болтовне, чистота тела, белья, одежды. Правила должны были помочь ему сделаться твердым, ценным человеком.
В «Техноложке» Сергею полюбились занятия в лабораториях. Это совпало с его желанием познать труд и ремесло, упражнять свои мускулы не только гимнастикой, но и полезной работой. Чтобы не оказаться застигнутым жизнью врасплох, следовало быть готовым ко всему, уметь исполнять и скучный, неинтересный труд.
Что он прежде знал? Весь его опыт — усадьба и жизнь вокруг усадьбы. Но как огромен мир! Все в этом мире происходит не по воле случая, а по жестокой закономерности. Узнать бы, постичь эту закономерность!
Петербург по-прежнему радовал глаз блеском своих дворцов, невесомостью мостов через Неву, величественной громадой Исаакиевского собора, архитектурным чудом Дворцовой площади. Безмолвствовали статуи на карнизах Зимнего дворца, в небе, объятом заревом, плыли ангел Петропавловской крепости и Адмиралтейская игла, красовались творения человеческого гения: решетки старинных садов, гранитная облицовка невских берегов, скала Фальконета, аркады Эрмитажа, малахит Строгановских галерей. Биронов замок вписывался охрой своих квадратных стен в сероватый колер старинного петербургского неба. Но Сергей знал, что помимо этой фасадной стороны существовал совершенно другой город — Петербург униженных людей Гоголя и Достоевского. Так же и сокурсники вокруг: одни ломились на премьеры и подносили актрисам букеты, посещали рестораны и делились заграничными впечатлениями, другие же бегали по урокам в дырявых сапогах и обедали хлебом с колбасой.
С Урала вернулся тот самый студент, бросивший учебу, его звали Федор Баткин. Сергею он был интересен как раз своими уральскими впечатлениями. Что ни говори, а Федор на своей шкуре испытал те блага, которые несла индустриализация страны.
Рассказ Баткина разочаровал Сергея. Новый знакомый поведал ему о каторжных условиях жизни рабочих, о засилье иностранных специалистов, озабоченных лишь наживой.
— Не верьте, батенька, никаким сказкам. И вовсе незачем ездить на этот трехпогибельный Урал. Поезжайте на окраины Петербурга. То же самое, уверяю вас! Дымит везде: на Выборгской стороне, на Охте, на Шлиссельбургском тракте. Когда я слышу, как восторгаются прогрессом, мне становится смешно. Слепые люди! Если бы они знали настроение рабочих! У-у, это не наши богобоязненные мужички. Что вы!
Обитал Баткин где-то в районе Тентелевки, и ему был хорошо знаком быт рабочих. Он говорил, что человек, поступающий на завод, соглашается продавать 16 часов своей суточной жизни хозяевам машин и сырья. Такого каторжного труда не вынесет даже лошадь. И вот результат: на сотню рабочих приходится до 30 увечных и по 75 чахоточных. Даже для войны такие потери были бы слишком велики. Получается, что промышленники самые злостные враги рабочего люда.
Сергею становилось страшно. Он жил и ничего не знал об этом. Баткин тонко усмехался.
— Я гляжу, вы, батенька, еще совсем домашний. Хотите, сходим со мной в одно место? О, не пугайтесь! Самое обычное собрание. Там выступают, спорят. Послушаете… Это интересно.
Договорились пойти в конце недели.
Сергею снова подумалось о студенческой молодости отца. И в те далекие годы молодые люди, съехавшиеся в Петербург со всех концов страны, невольно заражались возмущением порядками, царившими в империи. Правительство боролось со студенчеством тюрьмами, каторгой, виселицами. Но террор лишь подливал масла в огонь. Судебные процессы над политическими преступниками шли один за другим. На всю страну прогремели пророческие слова Петра Алексеева о возмездии тиранам. Столичное студенчество по традиции выступало застрельщиком в накаляющихся схватках с самодержавием.
Петербургская «Техиоложка» с давних пор была на плохом счету в охранном отделении.
На студенческих сходках «техников» выступали университетские, бестужевки, мелькали форменные кители слушателей военно-медицинской академии. Мало-помалу в этой кипящей среде интеллигентной молодежи стали появляться люди, в одежде мастеровых. Это были «глухари»-клепальщики с Адмиралтейского завода, смазчики и кочегары с Металлического, вагранщики из вагонных мастерских.
Из студенческого окружения Сергей давно выделил Всеволода Сибирцева с экономического факультета Политехнического института. В Петербург он приехал с Дальнего Востока. Про него рассказывали, что в гимназии во время панихиды по умершему Александру III он не опустился на колени. Возник скандал, замять его удалось лишь благодаря влиянию его родителей. Во Владивостоке они были заметными людьми, их знал весь город. Сибирцев, что очень импонировало Сергею, был прекрасно развит физически, недавно он ездил в Прагу на слет сокольских гимнастов. Несколько раз в институте вместе с Сибирцевым появлялся Константин Суханов, студент университета. О нем говорили, что он уже успел посидеть в тюрьме за участие в демонстрации против расстрела рабочих на далеких Ленских приисках в Сибири. А был, как рассказывали, сыном вице-губернатора!
Как и во времена отцовской молодости, студенты и курсистки не желали жить в ладу с правительством. Возникали кружки, землячества, политические партии, и всяк предлагал свой план общественного переустройства.
Градус студенческого возбуждения все возрастал. Любимым профессорам устраивали бешеные овации, нелюбимым мстили — не посещали их лекций. Петербург был наводнен слухами о настроениях студенчества они становились как бы барометром политического настроения. Сергей обратил внимание, что студентам это льстило. Наказания уже никого не страшили, наоборот, ими даже гордились. Константина Суханова, попробовавшего тюремной каши, курсистки провожали восторженными взглядами. Сын вице- губернатора ходил в рабочей сатиновой косоворотке. Поговаривали, что он и Всеволод Сибирцев — свои люди на заводах «Новый Лесснер» и «Айваз».
Однажды за Сергеем зашел Федор Баткин и они отправились на собрание студенческого землячества — сегодня должен был читаться реферат о положении в деревне.
— Вы же должны знать деревню, — заметил Федор. — У вас, рассказывают, имение.
— У родителей, — сухо уточнил Сергей.
Он никогда не скрывал своего происхождения, но твердо решил не повторять судьбы отца. Жизнь его сложится совершенно иначе.
После неловкого молчания первым заговорил Федор Баткин. Он стал рассказывать о деятельности так называемых студенческих землячеств. Кое-что Сергей знал и сам. Первоначально эти объединения учащейся молодежи имели целью облегчить существование в столице, вдали от родных мест. Помимо чисто товарищеского общения студенты оказывали друг другу и посильную материальную помощь. В земляческом
