Но вот вы! Посмотрите на порт. Каких там только флагов нет! Кому из этих иностранцев теперь принадлежит ваша честь? Японцам? Чехам? Американцам? Англичанам? А мы никого из них не звали и никого звать не собираемся. Мы справимся с врагами России своими силами. И мы останемся здесь, в своей стране. А вы? Куда вас увезут? Где вы окажетесь? В Америке? В Японии?
Едва он начал говорить, крики как обрезало. Правильно он сделал, что пришел. Люди в отчаянии, — сидят на самом краешке родной земли, перед обрывом в океан. Где, где спасение?
Снизу застучали бегущие шаги, — множество ног. Напрасно! Ничего страшного не произошло… Не оборачиваясь, Сергей почувствовал изумление возникшего на пороге комнаты фельдфебеля. Тишина, напряженное внимание, боязнь пропустить хоть слово…
— За кого же вы, русские люди, молодежь русская? Вот я пришел к вам один, невооруженный. Можете взять меня заложником, убить можете… Перед вами Владивосток — этот чудесный русский город, последний на вашей дороге. Вам некуда отступать: дальше чужая страна, чужая земля и солнце чужое… Нет, мы, революционеры, русскую душу не продавали по заграничным кабакам, мы ее не меняли на заморское золото и пушки. Мы не наемники, мы собственными руками будем бороться за родину, против иноземного нашествия! Мы грудью защитим нашу землю! Вот за эту русскую землю, на которой я сейчас стою, мы умрем, но не отдадим никому!
Потухли бешено горевшие глаза, опустились головы. Сергей разворошил на груди застегнутую на все крючки шинель — становилось жарко. Он обратил внимание на плечистого офицера, стоявшего в несвежей нижней рубахе и измятых галифе с лампасами уссурийского казака. Всей горстью офицер раздумчиво взял себя за подбородок, затем повернулся, пошел в глубь комнаты, пропал за спинами товарищей. В глубокой тишине прозвучал недоуменный голос гардемаринчика со смешным хохолком на голове:
— Какой же выход?
Сергей оглянулся. Усатый фельдфебель стоял в дверях один, строго опустив по швам руки. Он дожидался, чтобы проводить гостя, показать дорогу.
— У вас есть знания, у вас есть молодость, — на прощание сказал Лазо. — Не хватает одного: желания помочь своему народу. Подумайте! Мне сейчас некогда. Я должен сегодня же, сейчас вернуться в город… Но здесь, на Русском острове, много людей, которые вам помогут. Прошу вас об одном: одумайтесь, пока не поздно. Народ еще простит вам ваши грехи, но если вы оставите родину в такой трудный час, прощения вам уже не будет. Подумайте!
И, быстро повернувшись, он вышел. Фельдфебель в дверях еле успел уступить ему дорогу.
Они спустились вниз. Сзади царило глубокое молчание. Сергей Георгиевич рванул дверь и содрогнулся от озноба. Какая стужа! И он представил себе обратный путь в город через весь залив.
— А проняло их! — с удовлетворением заметил усач фельдфебель. — Что вы, товарищ командующий, видно же сразу!
Он стал уговаривать остаться и отдохнуть. Сергей ужаснулся: ни за что на свете! Что-то сейчас происходит в городе? Ему казалось, что он потерял счет времени и выключился из событий. Нет, нет, скорей туда, к товарищам!
— Одного вас не отпустим, товарищ командующий, — заявил усач фельдфебель. — Сейчас дадим вам еще одну шинель и вторые портянки. Эдак без ног можно остаться!
Покуда бегали за шинелью, Лазо разговаривал с солдатами. Лицо приземистого ефрейтора показалось ему знакомым. Тот ухмыльнулся:
— А мы с вами в бане вместе были, товарищ командующий. Помните конференцию?
Не удержавшись, Лазо расхохотался. Разом всплыло в памяти, как он поначалу возражал против передачи власти земской управе и этот вот ефрейтор его поддерживал. Выходит, вместе ошибались!
Стянув сапоги, Сергей Георгиевич ловко навернул вторые портянки. Усач фельдфебель заботливо накинул ему на плечи еще одну шинель.
— Теперь не продует!
Получив двух провожатых, Лазо отправился в обратный путь. При быстрой ходьбе он рассчитывал к утру быть на месте, в штабе.
В дополнение приказа № 90 о всеобщей забастовке приказывается вам в 6 ч. утра завтра, 31 января, через товарищей электромонтеров прервать телефонное сообщение в городе. Завтра, 31 января, непрерывно поддерживать связь с электромонтерами, чтобы по первому требованию восстановить действие телефонов.
Кажется, предусмотрено все. Забастовка, как и в начале этого месяца, должна парализовать жизнь города. Войска тем временем станут занимать вокзал, штаб крепости, телеграф, банки и Народный дом, где, по последним сведениям разведки, засела личная охрана генерала Розанова. Сопротивления как будто не предвидится. Гарнизон крепости Владивосток полностью на стороне восставшего народа — результат долгих месяцев упорного труда.
Утром, вернувшись с Русского острова, Лазо прежде всего спросил, готово ли обращение земской управы к консульскому корпусу. Оказывается, не только готово, но и отослано, — представители «союзников» сами затребовали его для изучения. Новость была важная и позволяла догадываться о многом. Выходило, что на генерала Розанова махнули рукой, как на обреченного. Поддержки он лишился окончательно. Не собираются пока что выступать и японцы. Вопрос: долго ли они будут медлить? Однако завтрашний день от их вмешательства как будто гарантирован.
Пока Лазо отогревался, прижимаясь к печке, товарищи рассказывали ему, что гарнизон в Никольске- Уссурийском держится уверенно, а японцы соблюдают нейтралитет. По последним сведениям, наши войска заняли станцию Угольная, обложив таким образом Владивосток со всех сторон.
Появился Всеволод Сибирцев, протирая запотевшие с мороза очки, близоруко тряс головой, посмеивался.
— В городе легкая паника. Вдруг подскочили цены на пароходные билеты. Хочешь попасть на иностранный пароход — выкладывай полторы тысячи иен!
Он вернулся с Первой речки. Там настоящий лагерь революционных войск. Солдаты больше не таятся, открыто расхаживают с красными бантами, выполняют приказы только военных комитетов.
— Мы договорились, что завтра утром им подбросят автомобили. Все-таки у них задача — штаб крепости! Кроме того, мне кажется, целесообразно мобилизовать городской трамвай. В два вагона вполне поместится стрелковая рота…
Во второй половине дня с парохода «Печенга» спустилась на берег рота 35-го полка, построилась и через весь город двинулась для прикрытия 1-й Амурской батареи. На Светланской улице остановился трамвай. Прохожие глазели на грозно шагающих солдат с красными бантами на груди. Ротный запевала вдруг затянул: «Соловей, соловей, пташечка!» Солдаты грянули песню лихо, с присвистом. Над папахами стройно качались острые жала штыков. Японские офицеры, проходившие по улице, делали вид, что ничего особенного не происходит.
Оперативный штаб работал уже совершенно открыто, рассылая последние приказы. Удалось конфисковать несколько мотоциклеток. Посыльные, отчаянно тарахтя, мчались на миноносец «Богатырь», в Военный порт, на Дальзавод, на телефонный узел.
Ночью к станции Первая речка, мягко постукивая на стыках рельсов, подошел бронепоезд «Освободитель». На массивных башнях лежал густой иней. Орудия бронепоезда смотрели на затаившийся в темноте город.
В оперативный штаб, где не затихая хлопали двери и бегали возбужденные люди, пришло известие, что генерал Розанов с несколькими денщиками побросал в пролетку чемоданы и окраинными переулками пробрался к пристани, там его дожидалась шлюпка с парохода «Орел». Незадачливый диктатор еще до рассвета отправился на вечное изгнание в Японию.
После полуночи, в самый глухой час, со стороны Народного дома послышалась стрельба и быстро стихла. Произошло недоразумение. Охрана генерала Розанова, оставшись без хозяина, арестовала своих
