Сроку давности не подлежит

Во время просмотра фильма подсудимые нервничали, их лица были бледны и сведены судорогой страха перед грядущим возмездием. После окончания демонстрации фильма Геринг закрыл лицо руками. Кейтель вытирает платком лоб, глаза. Франк долго не может прийти в себя. Моральное ничтожество подсудимых еще острее передает ту зловещую сущность событий, с которой не мирятся ни разум, ни сердце.

По воспоминаниям А. И. Полторака, возглавлявшего советский секретариат на Нюрнбергском процессе, этот фильм был показан группе русских эмигрантов, работавших в качестве переводчиков в составе персонала западных делегаций. Среди них были представители таких аристократических фамилий старой России, как Трубецкие, Толстые и т. д. Но все они, мужчины и женщины, молодые и старые, плакали во время демонстрации фильма (См.: Полторак А. И. Нюрнбергский эпилог. М., 1983, с. 25.).

Через два-три дня после демонстрации на Нюрнбергском процессе фильма о зверствах гитлеровцев на оккупированной территории СССР в качестве документа обвинения был предъявлен фильм об уничтожении 9 июня 1942 года чехословацкого селения Лидице, снятый самими нацистами. Вот факельщики перебегают от дома к дому, слышен гул взрывов. Вот фашистские солдаты прокладывают к развалинам железнодорожные пути, чтобы вывезти прочь даже остатки зданий. Деревню сровняли с землей, деревья срубили, дороги распахали, а жителей или расстреляли (мужчин), или отправили в лагеря смерти (женщин и детей). Само название села по приказу СС было стерто со всех имевших хождение в третьем рейхе карт, вычеркнуто из всех справочников.

Без волнения нельзя вспомнить свидетеля советского обвинения на заседании Международного военного трибунала в Нюрнберге Якова Григорьевича Григорьева, дававшего показания помощнику Главного обвинителя от СССР Л. Н. Смирнову.

Смирнов: Скажите, пожалуйста, свидетель, в какой деревне вы проживали до войны?

Свидетель: В деревне Кузнецово, Порховского района, Псковской области.

Смирнов: В какой деревне вас застала война?

Свидетель: В деревне Кузнецово.

Смирнов: Существует ли сейчас эта деревня?

Свидетель: Не существует.

Смирнов: Я прошу вас рассказать суду, при каких обстоятельствах произошло уничтожение деревни.

Свидетель: В памятный день, 28 октября 1943 года, немецкие солдаты неожиданно напали на нашу деревню и стали творить расправу с мирными жителями, расстреливать, загоняя в дома. В этот день я работал на току со своими двумя сыновьями, Алексеем и Николаем. Неожиданно к нам на ток зашел немецкий солдат и велел следовать за ним. Нас повели через деревню в крайний дом. Я сидел около самого окна и смотрел в окно. Вижу: немецкие солдаты гонят еще большую толпу народа. Я заметил свою жену и маленького сына девяти лет. Их сначала подогнали к дому, а потом повели обратно, куда — мне было тогда неизвестно.

Немного погодя входят три немецких автоматчика и четвертый держит наган в руках. Нам приказали выйти в другую комнату. Поставили к стенке всю толпу — 19 человек, в том числе меня и моих двух сыновей, и начали из автоматов стрелять по нам. Я стоял около самой стенки, немного опустившись. После первого выстрела упал на пол и лежал не шевелясь. Когда расстреляли всех, немцы ушли из дома. Я пришел в сознание, гляжу — невдалеке от меня лежит мой сын Николай, он лежал ничком и был мертв, а второго сына я сперва не заметил и не знал, убит он или жив. Потом я стал подниматься, освободив ноги от навалившегося на них трупа. В этот момент меня окликнул мой сын, который остался в живых.

Смирнов: Окликнул второй ваш сын?

Свидетель: Второй, а первый лежал убитый певдалекс от меня. Сынишка крикнул: «Папа, вы живой?»

Смирнов: Он был ранен?

Свидетель: Он был ранен в ногу. Я его успокоил: «Не бойся, сыночек: я тебя не оставлю, как-нибудь уйдем. Я тебя вынесу отсюда». Немного погодя загорелся дом, в котором мы лежали. Тогда я, открыв окно, выбросился из него вместе со своим раненым мальчиком, и мы стали ползти от дома, прячась, чтобы не заметили немецкие солдаты. Но на пути нашего отхода от дома стояла высокая изгородь, мы не сумели раздвинуть изгородь и стали ломать ее. В этот момент нас заметили немецкие солдаты и начали по нам стрелять. Я тогда шепнул своему сынишке, чтобы он притаился, а я побегу. Мне его было не снести, и он благодаря зарослям притаился, а я побежал дальше, отвлекая внимание солдат. Немного пролежав, вскочил в постройку, стоявшую около горящего дома. Посидел там немножко и решил идти дальше. Я убежал в ближайший лес, находящийся неподалеку от нашей деревни, и там переночевал. Наутро встретил Алексея Н. из соседней деревни, который мне сообщил, что мой сын Леша жив. Потом, на второй день после этого, я встретил мальчика Витю, шедшего из той же деревни Кузнецово. Это был беженец из- под Ленинграда и проживал во время оккупации в нашей деревне… Он тоже чудом спасся, выскочив из огня. Он мне сказал, как происходило дело во второй избе, где были моя жена и мой малый сынишка. Там немецкие солдаты, загнав людей в избу, отворили в коридор дверь и через порог стали поливать из автомата. Со слов Вити, там горели живые люди, в том числе, по его словам, сгорел заживо мой мальчик Петя девяти лет. Когда Витя выбегал из избы, то видел, что мой Петя еще был жив и сидел под лавкой, зажавши ручонками уши.

Смирнов: Сколько лет было самому старшему жителю деревни, уничтоженному немцами?

Григорьев: Сто семь лет — старуха Артемьева Устинья.

Смирнов: Сколько лет было самому младшему, уничтоженному в деревне?

Григорьев: Четыре месяца.

Смирнов: Сколько всего было уничтожено жителей деревни?

Григорьев: 47 человек.

Смирнов: Скажите, свидетель, только ли население вашей деревни постигла такая участь?

Григорьев: Нет, не только. Немецкие солдаты расстреляли в Курышеве 43 человека, во Вшивове — 47, в той деревне, в которой я проживаю сейчас, в деревне Павлове, сожгли 23 человека и в других деревнях уничтожали мирных жителей, старых и малых.

Смирнов: Скажите, кто остался в живых из вашей семьи?

Григорьев: Из моей семьи остались в живых только я и мой мальчик. Застрелены в моей семье: жена на шестом месяце беременности, сын Николай 16 лет, сын Петя 9 лет и невестка, жена брата с двумя ребятами — Сашей и Тоней.

Картины кровавых фашистских преступлений производили сильное, неизгладимое впечатлепие на всех приглашенных на процесс, присутствовавших на его заседаниях. Никогда не забуду выражения лиц советских юристов. Люди, привыкшие иметь дело с самыми чудовищными проявлениями падения человека, сидели буквально стиснув зубы, сжав кулаки, побледневшие и осунувшиеся. Голоса их, конечно, не дрожали во время выступлений или допроса обвиняемых. Но чувствовалось, сколько сил, внутреннего напряжения требует эта выдержка, эта холодная беспристрастность, которую нужно было проявлять не день-два, а на протяжении нескольких месяцев публичного процесса. Журналистам, другим гостям было легче. Они имели возможность на время отключиться, уйти из зала, обменяться с соседом репликой, взглядом, разрядиться вечером среди единомышленников, которыми в то время были все присутствовавшие в зале представители стран антигитлеровской коалиции. Иное дело — юристы. Они обязаны были следить за любыми, самыми незначительными деталями, а вечером не «разряжаться», а, наоборот, собираться с силами, готовясь к очередному сражению за торжество справедливости.

О том невероятном психологическом напряжении, которое выпало на долю людей, вынужденных принимать участие во всех заседаниях Международного трибунала, рассказывал Юрий Корольков, писатель и журналист, делавший короткие заметки в записной книжке после каждого дня процесса. Вот некоторые из