Советского Союза, твердо была уверена в светлом своем «завтра», училась, изучала историю, знала, что право на свободный труд ей обеспечено государством. И вдруг в один из дней, в год своего 16-летия, когда советские юноши и девушки получают паспорта гражданина СССР, фашисты угнали Надю на чужбину и сделали рабыней. Можно представить и понять всю глубину трагедии этой юной души, и не одной Нади, а сотен тысяч таких, как она, угнанных фашистами в рабство.
Вот это письмо Нади С:
«Немцы насильно отправили почти всю нашу молодежь на каторжные работы в Германию. На вокзале ко время отъезда стояли стон и плач. Плакали отъезжающие и провожающие. Меня и еще 16 девушек направили в г. Швац. Здесь происходила самая настоящая торговля русскими людьми. Немцы и немки поворачивали нас во все стороны, мерили и ощупывали. Меня купил булочник. Он заставлял меня работать с 6 часов утра до поздней ночи. Хотя я жила у булочника, но хлеб кушала редко. Каждый день я мыла пол, стирала утром и вечером, нянчила детей… Фрау была не очень злая — толкнет, ущипнет или по голове ударит, но не очень больно. Только было обидно, как вспомнишь, что училась в восьмом классе, изучала французский язык, историю, а тут сама стала рабыней, как в период римского владычества. От непосильного труда, голода и побоев я заболела».
Или вот рассказ 16-летней Вали Демушкиной, возвратившейся из неволи на родину ослепшей. Она не заметила, как закипело и начало литься на электрическую плиту молоко. Ее хозяйка ворвалась в кухню, вырвала из рук девушки кастрюлю с остатком кипящего молока и выплеснула ей в лицо. Потерявшая от боли сознание Валя ослепла. Произошло это в Германии в первый день нового, 1943 года.
Вот два письма матери от увезенной гитлеровцами в неволю Нонны Г. Они посланы 8 октября и 10 ноября 1942 года:
«Я хожу босая, потому что у меня нет обуви. Хожу как нищая. Хлеб получаем 2 раза в день по 100 граммов. Работаем 12 часов в день… За короткое время нашей жизни здесь мы все выбились из сил, недосыпаем, недоедаем».
В другом письме она пишет, что каждую ночь, в два часа, русских работниц выводят во двор, чтобы пересчитывать. Стоят они там и в дождь, и в мороз, почти босые. И это не все. «О, есть еще хуже, — восклицает она, — еще тяжелее, но я не в силах описать. Мамочка, если можно, вышлите мне посылку — луку и чесноку: у меня цинга». Но фашистская цензура не пропускала таких писем, и дальнейшая судьба девушки неизвестна. Скорее всего она так и не увидела родную землю.
О страшной жизни на фашистской каторге писала из г. Хемница советская девушка Надя Л.:
«Дорогая мама! Мы живем в бараке — 60 душ, спим на соломе. В этом бараке очень холодно. На работу ходим на трикотажную фабрику. Работаем с 6 часов утра до 9 часов вечера, есть нам дают утром тарелку кипятку и 50 граммов хлеба, на обед суп без хлеба, на ужин суп без хлеба… Очень я тоскую, что живу в неволе. Не вижу света, не вижу ничего, кроме своего барака страшного. Нас водят на работу и с работы, как невольников».
Из г. Штутгарта Леонид Д. послал весточку на родину в г. Щигры Курской области:
«Здравствуйте, дорогие родные папа, мама, Рая, Ваня и братик Юрик…Когда мы приехали в Германию, нас сортировали в распределительном лагере, и я с тех пор разлучился с сестрой Зоей и до сих пор не видел ее. Милая мама, ходили грязные, не купались по два месяца, кормили вшей. Завод от лагеря 5 км, а от питания я еле двигаю ноги, так что эта жизнь в Германии останется на всю мою жизнь в памяти. Если выживу и вернусь домой, то все расскажу, так что у вас, мои родные, станут волосы дыбом. Я уже решил покончить с собой, но воздержался, думаю, придет наше лучшее время…»
О фактах, когда советские люди предпочитали смерть рабству, гитлеровцы писали и сами. У обер- ефрейтора 405-го полка 121-й пехотной дивизии Рудольфа Ламмермайера, убитого под Ленинградом, было обнаружено письмо его матери из местечка Люгде:
«Вчера днем к нам прибежала Анна Лиза Ростерт. Она была сильно озлоблена. У них в свинарнике повесилась русская девка. Наши работницы польки говорили, что фрау Ростерт все била, ругала русскую. Она прибыла сюда в апреле и все время ходила в слезах. Мы успокаивали фрау Ростерт, можно ведь за недорогую цену приобрести новую русскую работницу».
Советских граждан покупали как рабов, как скот. Плата за них требовалась минимальная. Поэтому хозяева дорожили ими меньше, чем жизнью, скажем, коровы или собаки.
Судя по письмам, найденным у погибших немецких солдат, у их жен и матерей была одна забота — заставить невольников больше работать, меньше кормить. Когда наши войска пришли в Германию, многие рабовладельцы пытались приписать себе гуманное обращение с советскими людьми. Но в тех письмах, которые хранили убитые немецкие солдаты, каких-либо выражений сочувствия к дармовой рабочей силе мне не попадалось. Типичными были письма вроде того, которое отправила унтер-офицеру Виккерту его жена Мария Виккерт из Франквейлера. «…Я тебе не сообщала о получении посланных тобой 100 марок, — писала она. — Я тут же отдала их твоей матери, чтобы она могла купить пленных. Теперь это не так дорого».
За 10–15 марок каждый мог приобрести себе работника-раба на невольничьем рынке, которые были организованы нацистами по всей Германии. На этих рынках покупатели живого товара щупали мышцы людей-рабов, придирчиво осматривали их, начиная с зубов и кончая пятками. Старались выгадать, не заплатить лишнего. И это происходило в одной из наиболее развитых европейских стран, народ которой справедливо гордится своим ощутимым вкладом в мировую цивилизацию.
В самые тяжелые дни войны, сталкиваясь с ужасающими преступлениями гитлеровцев, советские люди не теряли веры в то, что немецкий народ рано или поздно отвернется от Гитлера и его шайки. Все лучшее, что создал этот великий народ, давший миру Маркса и Энгельса, Гёте и Шиллера, Бетховена и Вагнера, было нашим мощным оружием в борьбе против фашизма. Нацисты пытались превратить в рабов не только людей покоренных стран. Они бросали за тюремные решетки и в концлагеря тех честных немцев, истинных патриотов своей родины, кто не разделял их убеждений и проводимой политики. Фашисты обрекли их на уничтожение. Определенную часть своих соотечественников гитлеровцы запугали, иных задобрили экономическими подачками за счет оккупированных стран, из которых выкачивалось сырье, продовольствие и т. д. Сыграв на бюргерских и обывательских настроениях немцев, Гитлер и его сторонники разжигали среди германского населения крайне шовинистические взгляды под лозунгом «Deutschland über alles» («Германия превыше всего»). Получив дармовую рабочую силу, немецкие бюргеры и обыватели мнили себя рабовладельцами. Но, по сути дела, они сами являлись духовными рабами Гитлера, его фашистских сообщников и империалистических хозяев: верили нацистским бредням о богом избранной арийской расе, послушно посылали своих сынов на фронт, делали вид, что ничего не знают о зверствах фашизма, ослепленные, кричали «Зиг хайль!» Гитлеру, который перед смертью заявил, что германский народ недостоин его, фюрера, и потому должен исчезнуть с лица земли вместе с ним.
Страшно быть рабом. Но, как писал В. И. Ленин, нет ничего омерзительнее, чем будучи рабом, не сознавать своего рабского положения. Фашизм вверг в такое омерзительное состояние миллионы немцев, поставив значительную часть нации на грань животного вырождения.
Германская промышленность нуждалась в рабочей силе. Но как обращались с невольниками, видно из рассказа Филиппа Боцмана, вернувшегося домой с фашистской каторги после того, как потерял там здоровье: «Деревня Мироновка должна была поставить для отправки в Германию 20 юношей и девушек. Хватали молодежь на улицах, брали ночью в постелях. Дважды мне удавалось скрыться, вырваться, на третий раз меня поймали, заперли в вагоне. Вместе с другими я попал в Берлин. В холодную казарму, обнесенную высоким забором, загнали несколько сот человек. Спали на каменном полу. Я попал на трикотажную фабрику, где изготовляли военное обмундирование. Работали здесь французы, военнопленные поляки, испанцы. Подозрительней всего и придирчивей всего относились немецкие мастера и надзиратели к русским. Чуть что — рукоприкладство, ругань. Работали не разгибая спины, молча. Обед тут же, в цеху — миска холодного супа из картофельной шелухи. Хлеба к этому обеду уже не оставалось. Все 300 граммов суррогатного хлеба поедались еще утром. Вечером пригоняли обратно в казармы. И так каждый день. Усталость, голод, тоска. Некоторые пытались бежать, но это было трудно — выдаст первый же немец, который признает в тебе русского». Не только голод и изнурительный труд ждали советских граждан на принудительных работах в Германии. Особенно невыносимо было демонстративное нежелание гитлеровцев видеть в своих пленниках людей, постоянное унижение их человеческого достоинства, стремление зверствами и террором заставить примириться со своим рабским существованием.
Колхозница Варвара Бахтина из села Николаевка Курской области рассказала: «В Курске нас впихнули
