П.С.Нахимов, В.А.Корнилов, В.И.Истомин, Г.И.Бутаков продолжили его дело, а лучшие из них в минуту своей славы вспоминали прежде всего своего великого учителя и с этим именем на устах умирали. Тем, кем стал Владимир Алексеевич Корнилов — прекрасным флотоводцем, ярким организатором, ценным военным теоретиком, — он обязан Лазареву.
Лазарев скажет позже: «Контр-адмиралов у нас много, но легко ли избрать такого, который соединил бы в себе и познания морского дела и просвещение настоящего времени, которому без опасения можно было бы в критических обстоятельствах доверить и честь флага и честь нации? В Корнилове достоинства эти выражались и прежде, а теперь… ещё больше усовершенствовались».
И мичман конечно же не может знать, что он сам напишет о своём учителе после его смерти, что жизнь Лазарева «удивляет своей полнотой и послужит отрадным примером на пользу будущих поколений».
«Капитан «Азова», — свидетельствует современник, — принадлежал к числу немногих людей, отличающихся прекрасными качествами души и редким постоянством. Прекрасная, недоступная неправде душа указывала ему человека, познания и опытность — способного офицера, а постоянство характера и светлые понятия побуждали вести за собой однажды избранных, заботясь об их усовершенствовании. Таким «избранным» на этот раз был молодой Корнилов».
…А поначалу отношения учителя и ученика складывались совсем не благоприятно. На борт «Азова» молодой офицер ступил «скептиком»: он хотел сражаться с турками, но повседневная служебная лямка казалась ему бессмысленной тягостью, — это было «наследство» его юношеского протеста против муштры Гвардейского экипажа. Лазареву случай отдал молодого мичмана, «колебавшегося между желанием трудиться и весело жить, между охотою к занятиям и приятным бездельем, между долгом и заманчивым удовольствием». Он привёз с собой усвоенные в Петербурге светские манеры и привычки, отличавшие его от сослуживцев и мешавшие сближению с ними. Лазарев встретил Корнилова дружественно, присматривался, прислушивался к мыслям, которые тот высказывал, наблюдал и выжидал. Нет, он, Лазарев, держит этого мичмана не ради высокой протекции. В нём, этом красивом, немного высокомерном бонвиване, он безошибочно распознал талантливую натуру, природный ум, редкие способности, а тот… Капитан «Азова» снова нахмурился — мичман весь досуг проводит за чтением французских романов!
Лазарев требовал не такой, «петербургской», службы, а разумной, непосредственно связанной с жизнью на корабле, боевой готовности его команды; он требовал, чтобы офицер всего себя отдавал морскому делу. Так служить Корнилову не приходилось; полностью окунуться в будничную службу, жить только ею казалось ему невозможным, строгость и высокая требовательность командира корабля воспринимались как чрезмерные. А Лазарев становился всё требовательнее: не оставлял без внимания ни одного упущения по службе молодого мичмана, воздействуя на него не только своими убеждениями, но и строгими наказаниями. Если вначале Корнилов считал капитана суровым, но безукоризненно справедливым, то вскоре был склонен находить, что тот пристрастен, придирчив и несправедлив. В минуту горячности мичман подумал было о переводе на другой корабль.
Отношения стали тяжёлыми. Это было совсем не то, чего хотел Лазарев, сразу же рассмотревший в Корнилове многообещающего офицера. Нужно было решать с этим раз и навсегда. Однажды он вызвал Корнилова к себе, чтобы поговорить «по душам». Нельзя заниматься делом, в которое не веришь или которое не любишь, сказал капитан и спросил, желает ли мичман продолжать морскую службу. Тот ответил утвердительно.
— Если так, то надобно пересмотреть свои взгляды, надо создать другие привычки, отбросить всё, что отдаляет от общества товарищей, найти общий язык с матросом. И надобно учиться — из книг, на повседневном опыте службы, внимательно наблюдая за старшими по званию офицерами. Вы считаете себя образованным? Как морской офицер вы невежественны. Вы много читаете? Это бесполезное чтение.
Вместе они вышли на палубу. Лазарев послал мичмана за его книгами, пересмотрел один за другим томики французских романов и выбросил их за борт. Взамен он снабдил юношу сочинениями другого рода — книгами по теории и практическим навыкам в морском деле из собственной библиотеки.
Потрясённый произошедшим мичман был смущён, подавлен, пристыжен. Этот день стал для него переломным. Воспитанный ещё в детстве взгляд на службу офицера как на выполнение воинского долга перед отечеством, как проявление патриотизма, — этот взгляд, утверждённый в молодом офицере Михаилом Петровичем Лазаревым, он пронёс до своего последнего часа и передал своим подчинённым. «Владимир Алексеевич, — писал впоследствии его сослуживец по Черноморскому флоту И.А.Шестаков, — очень любил рассказывать об этой эпохе своей жизни… Достоверно, что Корнилов начал заниматься делом, учиться, следить за собой, короче — жить новой жизнью».
Весной 1827 года на Балтике было завершено формирование эскадры, предназначенной для посылки в Средиземное море. В её состав вошли девять линейных кораблей, в том числе «Азов», восемь фрегатов и три корвета. Во главе эскадры был поставлен выдающийся флотоводец адмирал Д.Н.Сенявин, имевший большой опыт руководства боевой деятельностью российского флота на Средиземном море.
…Из «Записок» А.П.Рыкачёва [24]:
«2 июня. Государь (Николай I. —
— А что же будет дальше? — спросил Государь.
— Имя первой победы флота, — отвечал Лазарев [25].
Отбывая с «Азова», Император сказал:
— Надеюсь, в случае каких-либо военных действий, поступлено будет по-русски».
10 июня эскадра покинула Кронштадт и направилась в Англию, где Сенявин должен был согласовать с английским командованием некоторые вопросы совместных действий союзного флота в грядущей кампании. 28 июля эскадра прибыла на главную базу английского флота Портсмут, где Сенявин окончательно определил состав своей эскадры, которой предстояло вести боевые действия на Средиземном море: четыре линейных корабля, «Азов», «Гангут», «Александр Невский», «Иезекииль»; четыре фрегата и один корвет. Во главе экспедиции, по личному указанию Николая I, был поставлен граф контр-адмирал Л.П.Гейден [26], а начальником штаба Сенявин назначил М.П.Лазарева, считая его наиболее подготовленным для выполнения этой ответственной должности, да ещё при таком командующем, как граф Гейден, которому он не особенно доверял.
8 августа эскадра была разделена на два отряда: один, под началом контр-адмирала Гейдена, направился к Эгейскому архипелагу, а адмирал Д.Н.Сенявин с остальными кораблями возвратился в Кронштадт.
После продолжительного плавания эскадра Гейдена прибыла к берегам Греции и 1 октября у острова Занте соединилась с английской эскадрой под командой вице-адмирала Кодрингтона [27], а затем и с французской — под командой контр-адмирала де Риньи [28]. Согласно ранее установленной договорённости, командование над объединёнными эскадрами, насчитывавшими 28 вымпелов, принял старший по чину вице-адмирал Кодрингтон.
До прибытия русской эскадры ни Кодрингтон, ни де Риньи не имели серьёзного намерения помочь грекам и начать решительные боевые действия с Турцией. Появившись на Средиземном море ещё в июне 1827 года, они так ничего и не сделали для того, чтобы помешать соединению в Наваринской бухте турецкого флота со своим союзником, египетским флотом.
Русский посол в Константинополе Рибопьер, оценивая действия (вернее, бездействие) англо- французского флота в Архипелаге до прихода туда русской эскадры, справедливо писал графу Гейдену:
