затопить суда вверенной мне эскадры и оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться как герой; нас соберётся до трёх тысяч; сборный пункт на Театральной площади. О чём по эскадре объявляю».
«Нахимов, — объясняет А.П.Жандр появление этого невероятно обречённо-упаднического документа из-под пера знаменитого флотоводца, — был в мрачном раздумье: он знал, что сильная неприятельская армия приближается к Севастополю и что, кроме пяти с половиной резервных батальонов, стоявших на Театральной площади, — по всей Южной оборонительной линии нет ни одного солдата, готового встретить штыком неприятеля. Предполагая, что Корнилов не решится оставить вверенную ему Северную сторону, и не имея в своём распоряжении никаких войск, чтобы противостоять врагу, Нахимов усомнился не только в возможности отстоять Севастополь, охранение Южной стороны которого было возложено князем Меншиковым преимущественно на него, но и в том, что Корнилов отделит для защиты Южной стороны собранные на Северной морские батальоны. В этой тяжкой крайности он видел один честный исход — смерть с оружием в руках на батареях Севастополя…»
«Иными словами, Нахимов не смел и надеяться на чью-то помощь, что было прямым следствием… меншиковского приказа № 40 и всей ситуации троевластия… Но если Моллеру удивляться не приходится, ибо это был чужак всем и вся, не имевший никаких моральных обязательств перед Корниловым и Нахимовым, то о самих адмиралах сказать то же самое невозможно. Более того: Нахимов и Корнилов состояли в самых приязненных отношениях более двадцати лет. Никакие события и обстоятельства не могли разорвать дружбу этих выдающихся людей: ни соперничество в храбрости смолоду; ни конкуренция в должностях командиров стопушечных кораблей, когда корниловский «Двенадцать Апостолов» и нахимовский «Силистрия» поражали знатоков и приводили тех к ожесточённым спорам, чей же корабль ближе к идеалу, — зато уж весь флот знал, что выше «Двенадцати Апостолов» и «Силистрии» никакому другому кораблю стать невозможно, ибо там достигнут предел; ни возвышение более молодого годами Корнилова по служебной лестнице; ни огромная синопская слава Нахимова, блеску которой позавидовали многие, — ничто и никогда не остудило взаимной приязни Корнилова и Нахимова, никогда их благородное соперничество не выливалось в зависть и неприязнь. И что бы ни мололи злые языки, как бы ни исхищрялась интрига стравить адмиралов, Корнилов, приезжая в Севастополь, останавливался гостем в скромном домике Нахимова, а Нахимов, наведываясь в Николаев, бросал якорь только на корниловском домашнем рейде. После смерти М.П.Лазарева, выпестовавшего обоих, наверное, только они сами понимали истинный масштаб личности каждого из них. Ни Нахимов, ни Корнилов не поколебались бы минутой — расстаться со своей жизнью, если бы от этого зависело спасение жизни другого…
…И вот при таких-то отношениях Нахимов не смеет надеяться, что Корнилов сочтёт возможным без приказа что-то предпринять для усиления защиты его, нахимовской, Южной стороны. Неизгладимую печать николаевских времён, меншиковских нравов, моллеровского эгоизма — вот что запечатлел на веки веков нахимовский приказ…» [152]
В связи с этим представляется весьма странным то, что Е.Тарле в своей монографии назвал приказ Нахимова «знаменитым», а затем продолжил так: «Потопление оставшихся судов было приостановлено, как только появилась слабая надежда на то, что неприятель по какой-то непонятной причине отказывается от мысли немедленно штурмовать Севастополь» [153].
То, что эти утверждения не совсем соответствуют истинному положению дел, мы увидим из свидетельства Жандра:
«Но Корнилов не терял времени: убедившись, что главная союзная армия переходит на Южную сторону, он приказал перевезти с рассветом на пароходах в город одиннадцать флотских батальонов: 1, 2, 3 и 4-й десантные, 4-й и 5-й морские, 29, 32, 34, 45-й и Сизопольско-Флорский. Святая ревность гражданина говорила ему, что его долг не оставаться на Северной стороне, хотя он и назначен начальником её, что его место там, где он наиболее нужен; и Корнилов, не колеблясь, поручил Северную сторону капитану 1-го ранга Бартеневу и поехал к Нахимову на «Двенадцать Апостолов». В это время писаря со всех кораблей выписывали на «Двенадцати Апостолах» приказ Нахимова. Переговорив с Владимиром Алексеевичем о его намерениях, Павел Степанович приказал потребовать немедленно мичманов и объявить им, что истребление кораблей должно совершаться по сигналу и что для этого учреждаются два условные сигнала: 2-й заменительный флаг будет значить
Тогда Нахимов приказал свезти на площадь первой 3-этажной казармы по 300 матросов с 3-х стопушечных, и по 100 с 6-ти осьмидесятных кораблей, и сформировал из них два сводных батальона: 1-й — капитана 2-го ранга Спицына — из команд кораблей: «Париж», «Гавриил», «Чесма», «Храбрый» и «Ростислав»; 2-й — капитана 2-го ранга Винка — с кораблей: «Двенадцать Апостолов», «Великий Князь Константин», «Императрица Мария» и «Святослав». Оба батальона поручены капитану 1-го ранга Ергомышеву и в помощь к нему назначен Чернышёв; офицеров и унтер-офицеров велено назначить с кораблей по мере возможности. «Остальные затем» (нижние чины), сказано было в повестке дежурного штаб-офицера эскадры Нахимова о месте сбора сводных батальонов, «должны быть свезены тогда, когда по сигналу будут затоплены корабли».
От Нахимова Владимир Алексеевич поехал в город на свою квартиру, куда вскоре собрались приглашённые им: генерал-лейтенант Моллер, вице-адмирал Нахимов и состоящий по сапёрным батальонам подполковник Тотлебен. По обсуждении, как лучше расположить войска по оборонительной линии, командующий войсками, с общего согласия, отдал следующий приказ [154] .
Тогда П.С.Нахимов снова доказал готовность жертвовать для отечества своими личными интересами. Он и генерал Моллер, забывая своё старшинство и власть, данную им Главнокомандующим, покоряя человеческие страсти долгу чести и присяги, просили Владимира Алексеевича принять на себя общие распоряжения по обороне города, тем более что две трети гарнизона составляли моряки. На замечание Корнилова, что сухопутные войска не обязаны выполнять его приказания, генерал Моллер предложил отдать приказ, что Корнилов принимает на себя должность Начальника Штаба Севастопольского гарнизона, и присовокупил: «Тогда все войска будут непосредственно подчинены Вам». На сём основании гарнизону объявлено в приказе № 30:
«Предлагаю всем гг. Начальникам войск исполнять все приказания Господина Вице-Адмирала Генерал-Адъютанта Корнилова, принявшего на себя обязанность Начальника Штаба всех войск, расположенных в городе Севастополе, как утверждённые распоряжения.
Генерал-Лейтенант Моллер».
Распоряжение это, свидетельствуя о том, как далеки были севастопольские начальники от взаимных распрей, так часто появляющихся в подобных обстоятельствах, служило залогом доблестного будущего, ибо единодушие начальников порождает силу подчинённых.
Между тем на эскадре получены и приказ Нахимова о затоплении судов, и приказание, отданное мичманам, что истребление должно совершиться по сигналу, нарочно установленному. Это последнее приказание привезено на «Ростислав» в 8 часов утра, а в половине 9 часа, прочитав приказ о затоплении, на корабле этом открыли отверстия, прорубленные в подводной части, стали свозить с него багаж и провизию на берег, и контр-адмирал Вукотич 1-й явился к Владимиру Алексеевичу в то самое время, когда диспозиция войскам была решена — с донесением, что корабль «Ростислав» затоплен. «Как! — воскликнул Корнилов. — Кто вам велел?» — «Его Превосходительство Павел Степанович Нахимов». — «Это недоразумение, я сейчас всё улажу», — возразил Нахимов и бросился к двери. Настала минута, когда Корнилов явил всю энергию своего характера. Вспомнив, что транспорт «Кубань», наполненный скорострельными трубками и разными артиллерийскими снарядами, и брандеры «Кинбурн» и «Ингул», столь драгоценные для города в осадное время, только что затоплены
