где строят корабли! Как раз забава для парусных мастерских! А если к парусной основе пришивать бахрому и ситчик яркой расцветки сверху, так прелесть что выйдет! Ага, бегу записываю! Мм-м… а разве на парусных судах у матросов гамаков не было? Или там без палок-распорок? В общем, спрошу у Борадиса, он наверняка знает.
Не успела отойти от скамейки, как передо мной возник спрыгнувший с забора Лириад.
– Привет! Ты чего вчера на конюшню не пришла?
Гм-м… верховая езда у меня из головы после посещения мансарды вылетела напрочь. В то время, когда я должна была трюхать рысью по кругу на Звездочке, мы в мастерской мастерили пояс. А кстати, как средневековые дамы в этой конструкции садились в седла? Похоже, в мужское не сядешь ну никак. Или сядешь, но все отобьешь. Может, дамские седла и ведущие под уздцы лошадей леди грумы – это другой бок того же самого извращения?
– Не получилось, – улыбнулась я. О наших делах с кузнецом мы с К-2 решили не рассказывать никому.
– Ты сегодня вся светишься… – протянул шатен, глядя зелеными глазами из-под длинных ресниц. И впрямь на эльфа похож. Высокий, гибкий, красивый. А улыбка…
– Лириад, а зачем ты ко мне хотел той ночью в окно влезть?
– Ну-у… я нарвал цветов и собирался положить их тебе на подушку.
Ничего себе романтический жест!
– А если б я проснулась? – подозрительно поглядела на мнущегося парня.
– Позвал бы гулять! Ты ж деревенская, по деревьям лазаешь?
Я малость обалдела от предложенной культурной программы. Но вообще идея мне понравилась. С удовольствием посидела бы в хорошей компании на высокой крыше, посмотрела на залив и замок в лунном свете. Красиво, наверное… Может, предложить Лириаду? Или не так поймет? Или девушки тут такое вообще предлагать не должны? Ладно, потерплю.
Пока раздумывала о готических красотах, Лириад оказался близко, очень близко. А потом, не касаясь руками, наклонился к моему лицу и поцеловал. И только тогда, когда я почувствовала, как подгибаются колени, обнял. До чего же хорошо! И пахнет от него какой-то травой… действительно, эльф… а как целуется! Может, они все тут так целуются? И все остальное тоже? Потому отказы и не приняты? Я покорно прислонилась спиной к стволу ближайшего ясеня, мне было потрясающе хорошо, так не хотелось прерывать этот поцелуй… Он отстранился сам. Посмотрел в мои затуманенные глаза, улыбнулся:
– Ну что, пойдешь со мной гулять ночью?
– Не могу, – с сожалением выдохнула я. – Сегодня мне на окно поставят решетку. Теперь не выйдешь, а через дверь – дядя услышит.
Говорить, что ключ от замка той решетки у меня будет, не стала. А то догуляюсь с таким… и очень быстро.
– А если я заберусь в другое окно, откроешь мне дверь?
Во дает! Прям постановка «Фауста». И я в роли этой, как ее, Гретхен. Причем как я ее хорошо сейчас понимаю! Вот он – живой соблазн с зелеными глазами!
– А зачем? Где мы будем гулять в комнате? – состроила я дурочку.
– Ну, посидим, поговорим.
– Знаешь, дядя спит очень чутко…
– Иримэ-э-э! – раздалось из недр дома.
– Вот, видишь, – развела я руками. И откликнулась: – Иду-у!
– Постой секунду! Сейчас пойдешь… – Он опять нагнулся к моему лицу.
Да что ж это такое? – ноги подгибаются!
– Лириад! Хватит! Остановись!
– Не хочу…
Я, выскользнув из-под руки парня, побежала к дому. Вот напасть!
Вторую половину дня мы сидели с К-2 на диване в кабинете и беседовали об абстрактных материях. Я наконец-то набрала словарный запас достаточный, чтобы рассуждать, пусть коряво и неуклюже, об энергии и пространстве, математике и химии, бесконечном и малом. Пока мы вырабатывали общий язык, я пыталась перевести на аризентский самые простые формулы, вроде расчета частоты колебаний математического маятника или скорости свободного падения в зависимости от высоты. Нам с К-2 доставляло удовольствие разбираться с единицами измерений и простейшими формулами, привычными обозначениями физических величин и коэффициентов. К-2 быстро соображал, был въедлив и бесконечно любопытен. А со мной он не знал, за что хвататься – я знала так много необычного, и все о разном.
Оставшись вечером одна, села у зарешеченного окна и задумалась. Выходит, моя судьба зависит от совершенно незнакомого мне человека. В Москве уже начало июля. Если брат Арвиса вернется до сентября и меня срикошетит назад в мой мир, то я продолжу учебу без помех. А если он возвратится, скажем, в следующем апреле и меня все равно перебросит во чрево родного мусоропровода? Тогда как я буду объясняться в учебной части? Вот приду и скажу начальнику курса: «Николай Борисович! Так вышло, что я занималась почти год миссионерской деятельностью в Аризенте, объясняя им устройство галактики и организовывая производство мясорубок… скажите, как мне оформить академический отпуск, чтобы восстановиться с потерей одного года?» Ведь спорить могу, отчислят уже к октябрю, а буду восстанавливаться – переведут с бюджетного отделения на платное. А где я такие деньги возьму?
Вот как узнать, останусь ли я в этом мире? Неужели надо, как мать маэллтов – Лиэра, родить двойню, чтобы привязать себя к нему? Вот кошмар… а если не поможет? Родишь – и унесет? Дети – тут, сама – там? Ничего хуже и быть не может… Нет, с малышами надо подождать, пока не прояснится место жительства. То бишь, в каком мире останусь… Да и рожать зачем-то – не дело. Дети должны появляться тогда, когда двое любят друг друга.
Вообще о чем это я? Какие, на фиг, дети? Совсем обалдела с этими поцелуями…
Интересно, если спросить у Арвиса о том, когда тот ждет брата назад – ответит?
Вздохнув, зажгла две свечи в подсвечнике и села повторять сегодняшний урок.
Две следующие недели стояла тишь да гладь. Весенняя погода радовала солнцем и теплом, в вышине кружили вернувшиеся с юга ласточки, моя клумба густо щетинилась укропом и чем-то еще. Я так увлеклась непривычным для горожанки процессом посева, что забыла разметить, куда чего насыпала. Ничего, вырастет – понюхаю – узнаю.
От Сийрэйи – экономки К-2 – пришло письмо, что ее мать по-прежнему больна и за ней еще нужен уход. Корэнус отписал, что пока справляется, и выразил надежду на скорое выздоровление матушки уважаемой домоправительницы. Обо мне, посовещавшись, сообщать мы не стали – возникло подозрение, что при известии о появившейся в профессорском доме симпатичной молодой особе Сийрэйя примчится наводить порядок немедленно невзирая ни на что. А зачем нам такое? Нам и так хорошо. Вот устроились на травке, едим шашлык с первыми маленькими огурчиками и говорим о паровой машине. Хорошо сидим!
Борадис расширил мастерские, начав производить новые замки, модифицированные оконные шпингалеты, карабины и медные краны для богатых домов, в которых были трубопроводы. А еще я рассказала о поворачивающихся дверных комнатных ручках с выскакивающим язычком, сообразив, какой механизм скрывается внутри. Из богатых домов, обитатели которых, очевидно, опасались сквозняков и имели кучу лишних денег, тут же посыпались заказы на вычурные конструкции с ручками в виде львиных голов, русалок и разнообразной растительности с неизбежными гербами.
Тачки и первый тяжеленный велосипед были в стадии финальной доводки. Мы предвкушали триумф. Саморезы и болты тоже были в работе, как и первый примитивный станок по обработке металла, работавший на ножном приводе. Жаль, что сконструировать швейную машинку мне было не по силам…
Кроме того, брат одной из невесток Борадиса оказался ткачом и вообще золотой головой и мастером на все руки. Мы подписали с ним договор на тех же условиях – пятьдесят на пятьдесят. И теперь он бойко торговал гамаками разнообразных расцветок и фасонов, солнечными зонтами, сачками и противомоскитными сетками. Я пыталась вспомнить все, что слышала и читала о печати рисунка на тканях. Вроде там какие-то валики? Несколько штук, крутятся синхронно и каждый красит в свой цвет? Надо поэкспериментировать… Не будут красить, переделаем конструкцию в гладильную машину!
Когда на второй месяц сияющий как новенький медный сит Борадис принес не кошель, а куль, в котором
