слова Апукамака, услышанные в последний день Вараку. Но однажды часки принес печальную весть — Единственный покинул землю, чтобы вернуться к своему Отцу-Солнцу. Новый сапа инка ждал в Куско всех прославленных капитанов, чтобы оплакать ушедшего и воздать Хвалу Солнцу. Майта пришел в Куско в числе последних. По дороге он размышлял над тем, во что могут превратиться те три коротких слова?..
Среди знаменитых капитанов, прославившихся при отце Единственного, Майта был третьим. Он стоял, низко опустив голову, как того требовал обычай, ожидая, когда его позовет новый правитель. Если Единственный признает его славу, он прикоснется рукой к оружию Майты и скажет: 'Аука кунапак!' Только тогда Майта сможет взглянуть ему в глаза. 'Узнает ли?..' — мелькнула мысль.
Не поднимая головы, Майта протянул вперед макану, как бы вручая ее своему новому господину. Так и не ощутив прикосновения руки, он услышал 'Аука кунапак', обращенное на этот раз к нему. Майта поднял глаза и замер: красная лента с бахромой украшала высокий лоб молодого благородного лица, слишком молодого для того, которое он ожидал увидеть. Единственный смотрел на капитана Майту спокойным взглядом господина. Казалось, что ему даже приятно смущение прославленного полководца. 'Аука кунапак', — повторил он. И тут Майта заметил в толпе придворных горевшие ненавистью глаза Апукамака…
Нет, он ошибся. Этого не могло быть. Законы Отца-Солнца священны и нерушимы.
Глава IV. Как быть, если эхо тоже божество?
Уакой индейцы называли буквально все, чему человеку приходилось поклоняться. Уакой могло быть все, что окружало человека в реальной жизни и даже в помыслах. Солнце, будучи верховным божеством инков, также являлось уакой, только общеимперского масштаба.
Испанцы — потрошители ереси просто выходили из себя, когда обнаруживали или узнавали об очередной дотоле не опознанной и потому еще не разрушенной ими индейской уаке. Когда же выяснилось, что уакой является даже эхо в горах…
Однако мы не знаем, что именно случилось в тот тяжкий для католических монахов момент. Возможно, они попытались снести одну или несколько горных вершин, естественно, силами самих еретиков. Конечно, можно было бы поступить и попроще, например, переселить из опасного района проживавших там и поклонявшихся эху индейцев или сжечь их главных колдунов в назидание остальным еретикам. Такие или схожие меры перевоспитания язычников практиковались католическими монахами довольно часто. Впрочем, бывали случаи, когда сжигали не только колдунов, но и всю их «паству»…
Если в Тауантинсуйю проживало более десяти миллионов индейцев, то суммарное число уак должно было в несколько раз превысить эту огромную цифру. Ибо, помимо коллективных уак, как, например, упомянутое солнце, имелись и сугубо индивидуальные, сиюминутные и разовые. Иными словами, один человек мог поклоняться не одной, а нескольким личным, а также коллективным уакам.
Индивидуальную уаку тщательно скрывали, опасаясь, что ее чудодейственную силу могут сглазить чужие люди. Любой предмет, равно как и любой представитель животного или растительного мира, от которого согласно легенде брали начало племя, род, отдельная семья, считался коллективной уакой этих групп людей. То были языческие боги-идолы, сохранявшие элементы тотемного характера. И здесь нет ничего удивительного: практически все народы мира прошли такой же период восприятия окружающего мира.
Но уака обладала и более универсальными свойствами, которые делают ее похожей на талисман. Даже сегодня многие из нас бережно хранят свою уаку, называя ее не менее таинственным словом. В отличие от индейцев мы не столько боимся, сколько стесняемся показывать свои уаки, и лишь спортсмены и артисты побороли в себе эту стеснительность.
Думается, сказанного достаточно для того, чтобы убедить читателя в отсутствии необходимости перечислять предметы, которые числились уаками в Тауантинсуйю. Добавим только, что особо ценной уакой считалось любое отклонение от нормы, например яйцо с двумя желтками или шестипалая лапа, поскольку они действительно были чудом, правда, природы.
Значительно больший интерес представляет для нас попытка понять господствовавшую в Тауантинсуйю систему религиозных воззрений и роль государства в этом вопросе. В случае с Тауантинсуйю мы имеем дело с 'учрежденной церковью' государства сынов Солнца, как справедливо подметил американский исследователь Дж. Элдон Мейсон. Он прав и в том, что подобное явление — уникальный случай в доколумбовой Америке. Если же выйти за рамки Нового Света, то роль религии в Тауантинсуйю по своему влиянию и значению в решении общегосударственных дел можно сравнить с Древним Египтом, а по веротерпимости — с Древним Римом.
Инки были язычниками, и в этом не может быть никаких сомнений. Любые попытки зачислить сынов Солнца в стихийные, тайные или иные католики полностью несостоятельны. Инки были солнцепоклонниками, но не препятствовали свободной деятельности великого множества других богов, лишь бы поклонявшиеся им народы признавали за Солнцем верховное положение. Вот почему пантеон богов Тауантинсуйю был буквально набит множеством всевозможных божеств провинциального значения.
Покорив царство, инки отправляли в Куско в качестве заложника главного идола покоренных. Его устанавливали в Куско в храме для чужих идолов. Чужой идол оставался божеством, а его «паству» обучали поклонению Солнцу, не запрещая местные обряды и ритуалы язычества.
Но не обилие индейских божеств и не бесчисленное множество уак — главное препятствие правильного понимания мировоззрения инков. Именно в вопросе религии, как ни в каком другом, субъективные факторы не просто вмешались в желание хронистов объективно изложить эту сторону духовной жизни индейцев Тауантинсуйю, но и оказали во многом решающее воздействие на ее искажение, чаще непреднамеренное, а в отдельных случаях и абсолютно сознательное. Ибо нельзя забывать, что именно эта сфера была самым опасным участком не только в борьбе за подчинение индейского населения колониальным властям католической Испании, но и публичного рассказа об инках-язычниках. Ведь даже неудачное выражение, не говоря уже о явных симпатиях к язычникам и идолопоклонникам, могло быть истолковано властями как отступление от ортодоксального понимания и толкования католических догматов. Церковь этого не прощала.
Кроме того, сами хронисты были людьми верующими, и они излагали интересующую нас проблему с позиций своего мировосприятия и понимания чужой и чуждой для них религии.
Однако и этого оказалось мало. У инков не было письма, и, следовательно, не существует ни одного подлинного документа самих инков, который бы помог раскрыть хотя бы главные черты и особенности мировосприятия индейцев кечуа. Следует уточнить, что речь идет не о некой 'великой книге' и не о способности или неспособности американских аборигенов создать свою индейскую библию, а о совсем другом: располагая только европейскими письменными источниками, мы вынуждены пропускать их через многочисленные «фильтры», чтобы выявить в хрониках все то, что преднамеренно или неумышленно приписали религии инков хронисты-католики.
Ограничимся несколькими примерами, которые предельно ясно показывают, как хронисты толковали на свой католический лад положения и явления языческой религии инков.
У инков гром, молния и удар молнии были объединены в божество, именовавшееся Ильяпа. Этого оказалось достаточно, чтобы Ильяпа стала фигурировать в качестве «троицы», естественно, в ее индейском варианте. Злое божество подземелий Супай стало индейским «дьяволом», хотя с позиций католической церкви все языческие божества являлись замаскировавшимися дьяволами. Христианские «дух» и «душа» сразу же обрели свой индейский эквивалент в виде слова «нуна» (на кечуа); точно так же христианские понятия и действа «молитва», 'заклинание', «грех», 'пост' и даже «исповедь» без затруднений нашли в языке кечуа свои эквиваленты, хотя подлинный смысл этих кечуанских слов не имел ничего общего с тем, как их понимали ревностные католики. Вот еще один пример: в индейском 'Укчу пача' — 'Мир подземелий' испанцы сразу же опознали христианский «ад». Это, как того требует логика, заставляло искать и индейский «рай», что искажало систему религиозных воззрений кечуа.
