Хотя…
Амелия осторожно выглянула из-за красной бархатной портьеры, служившей ей укрытием, уверенная, что он знает о ее присутствии здесь.
Найдя взглядом танцующую пару, она принялась наблюдать за его лицом, за тем, как он смотрел на Грейс, за тем, как он… Святые небеса, неужели он смеется? Она никогда не слышала, как он смеется; собственно, она никогда этого и не видела, даже наблюдая за ним со стороны.
Ее рот приоткрылся от удивления и, возможно, от некоторого испуга. Похоже, она знает еще кое-что важное о своем женихе.
Он влюблен в Грейс Эверсли.
Прелестно.
В Линкольнширском зале для танцев и ассамблей вальс был под запретом. Он все еще считался слишком легкомысленным у почтенных матрон, которые устраивали ежеквартальные приемы. Томас полагал, что напрасно, и не потому, что его привлекала фривольная сторона танца. Он не мог об этом судить, так как ему никогда не представлялось случая вальсировать с кем-нибудь, кого он хотел бы соблазнить. Но вальс давал возможность разговаривать с партнершей, что было проще, чем отрывочные слова и реплики, которыми они с Грейс обменивались, выполняя фигуры сельского танца.
— Пытаетесь заставить ее ревновать? — поинтересовалась Грейс с улыбкой, которую можно было бы принять за кокетливую, не знай он ее так хорошо.
— Не говорите глупости.
Но Грейс уже подхватил под руку местный сквайр, и Томас подавил раздраженный возглас, ожидая, пока она вернется к нему.
— Не говорите глупости, — повторил он.
Грейс склонила голову набок.
— Вы никогда прежде не танцевали со мной.
На этот раз он подождал подходящего момента, чтобы ответить.
— А когда у меня была возможность танцевать с вами?
Грейс отступила на шаг и присела, как требовала фигура танца, но он видел, что она кивнула, признавая его правоту. Он редко посещал местные балы, и хотя Грейс сопровождала его бабушку, когда та приезжала в Лондон, ее редко включали в число приглашенных на светские приемы. Но даже тогда она сидела в стороне с дуэньями и компаньонками.
Они снова сошлись, оказавшись во главе цепочки танцующих. Томас взял ее за руку и повел по проходу между джентльменами и дамами.
— Вы сердитесь, — заметила Грейс.
— Вовсе нет.
— Ваша гордость была задета.
— Всего лишь на мгновение, — признал он.
— А теперь?
Он не ответил. Собственно, ему не пришлось. Они добрались до конца цепочки и заняли места на противоположных сторонах прохода, но когда снова сошлись для короткого хлопка, Грейс сказала:
— Вы не ответили.
Они отступили на шаг, затем сошлись, и он шепнул, нагнувшись:
— Мне нравится играть первую скрипку.
У, нее был такой вид, словно это утверждение ее позабавило.
Томас одарил ее ленивой улыбкой и, когда снова появилась возможность разговаривать, поинтересовался:
— Вас это очень удивило?
Он поклонился, она крутанулась вокруг своей оси и сказала, лукаво блеснув глазами:
— Вы меня никогда не удивляете.
Томас рассмеялся и, когда они снова сошлись для той же фигуры, шепнул:
— Я даже не пытаюсь.
В ответ Грейс только закатила глаза.
Она была отличной компанией. Томас сомневался, что его бабушка желала большего, когда искала компаньонку, чем просто живое существо рядом, способное вовремя сказать «да, мадам», «конечно, мадам», но она сделала хороший выбор. К тому же Грейс находилась на попечении графства, осиротев несколько лет назад, когда ее родители умерли от лихорадки. Ее отец был деревенским сквайром, и они с женой пользовались симпатией окружающих. Так что Грейс была знакома с местным обществом и даже дружила со многими его представителями, что создавало дополнительные преимущества в ее нынешней профессии.
По крайней мере так ему казалось, поскольку большую часть времени он старался держаться подальше от знакомых бабушки.
Музыка замолкла, и Томас позволил себе бросить взгляд на красную штору. Либо его невеста удалилась, либо стала чуть более умелой в искусстве прятаться.
— Вам следует быть добрее с ней, — сказала Грейс, когда он провожал ее с танцевальной площадки.
— Это она отказала мне, — напомнил он.
Но Грейс лишь пожала плечами и повторила:
— Вам следует быть добрее с ней. Затем присела в реверансе и двинулась прочь, оставив Томаса одного, — не слишком приятная перспектива на подобных сборищах.
Он был помолвлен, более того, это был сельский бал, где его нареченную хорошо знали. По идее это должно было означать, что ему не грозят посягательства тех, кто мечтал бы видеть свою дочь — сестру, племянницу — герцогиней. Но увы, леди Амелия не обеспечивала ему окончательной защиты от других соседей. Как бы ее ни любили — а, насколько ему было известно, она пользовалась всеобщей симпатией, — ни одна уважающая себя мамаша не могла не питать надежды, что с помолвкой что-нибудь не заладится, что герцог окажется свободным и ему понадобится невеста.
Так ему, во всяком случае, говорили. Томас не был восприимчив к подобным слухам, за что не уставал благодарить Создателя.
И хотя среди жителей Линкольншира были такие, кто не имел дочерей, сестер и племянниц, среди них всегда находился кто-то желающий заслужить его благодарность. Это было чертовски утомительно. Томас отдал бы свою руку — ну, возможно, кончик пальца — за один день, когда ему не расскажут ничего такого, что, по их мнению, он желал бы услышать.
Конечно, положение герцога имело немало преимуществ, но честность окружающих не относилась к их числу.
Вот почему, когда Грейс оставила его на краю танцевальной площадки, Томас сразу же направился к двери, к любой двери, если быть точным, не важно к какой. Он просто хотел выйти наружу.
Через полминуты Томас вдыхал бодрящий вечерний воздух, размышляя о том, как провести остаток вечера. После бала он собирался отправиться домой. Собственно, он вообще предвкушал тихий вечер дома перед тем, как бабушка заставила его изменить планы.
Но теперь он подумывал о том, что визит в Стэмфорд более соответствует его настроению. Здесь жила Селеста, его личная вдовушка, — довольно неглупая и весьма осмотрительная особа. Их отношения идеально устраивали их обоих. Он делал ей подарки — очаровательные вещицы, служившие дополнением к аккуратному домику и скромному доходу, которые оставил ей муж. А она дарила ему свое общество, не требуя верности.
Помедлив мгновение, чтобы взять свои вещи, Томас вышел наружу. При виде деревьев и небольшого фонтана он нахмурился. Определенно он воспользовался не той дверью, какая вела на улицу. Ах да, сад. Он оглянулся через плечо, неуверенный, что отсюда можно выбраться на улицу, не возвращаясь в бальный зал. Но тут, он мог поклясться, чей-то пронзительный голос произнес его имя и слово «дочь», и он решил попытаться уйти поскорее.
Он обошел фонтан, намереваясь обогнуть здание, но когда проходил мимо розового куста, ему показалось, что он заметил какое-то движение краем глаза.
