Эллери отделал свой кабинет панелями из сплавного леса — тогда этот выбор казался ниспосланным истинным вдохновением. Щербатая, неровная поверхность выглядела испещренной многолетними приливами и отливами и была искусно покрыта сероватым налетом пены морской. Глядя на нее, Эллери чувствовал, как пол колышется у него под ногами, а щеки обжигают соленые брызги. При установленном на максимальной мощности кондиционере было легко представить себя на палубе прогулочного судна, рассекающего воды Зунда.
Однако это оказалось серьезной помехой требованиям реальности. Метаморфоза стен кабинета изменила обстановку до критической степени, превратив обычную манхэттенскую квартиру в аттракцион. Эллери всегда считал, что для наиболее эффективного использования времени и следования графику писатель прежде всего нуждается в рабочей атмосфере привычного беспорядка. Изменения должны ограничиваться моделью точилки для карандашей на подоконнике. Даже пыль поощряет к работе. Согласно древней метафоре, творческое пламя ярче горит на тусклых и пыльных чердаках.
Зачем же было избавляться от милых сердцу грязных обоев, которые так преданно помогали ему заканчивать многие рукописи?
Эллери тупо смотрел на четыре с половиной фразы, отпечатанные на листе, вставленном в машинку, и складывал руки в молитвенном жесте, когда в кабинет вошел его отец.
— Все еще работаешь? — устало спросил он и быстро удалился при виде мучительного зрелища.
Но через пять минут старик появился вновь, неся запотевший стакан с зеленоватым коктейлем, которым успел освежиться. Эллери стучал себя кулаком по виску.
Инспектор Квин опустился на диван, продолжая потягивать коктейль.
— К чему колотить себя по мозгам? — осведомился он. — Кончай работу, сынок. У тебя на этой странице меньше, чем было, когда я уходил утром.
— Что? — отозвался Эллери, не оборачиваясь.
— Заканчивай работу.
Эллери наконец обернулся:
— Не могу. Я и так запаздываю.
— Еще наверстаешь.
Эллери коротко усмехнулся:
— Если не возражаешь, папа, я все-таки попытаюсь работать.
Инспектор поднял стакан:
— Приготовить тебе то же самое?
— Что именно?
— «Типперери», — терпеливо объяснил старик. — Особый рецепт дока Праути.
— Из чего он состоит? — спросил Эллери, поправляя вставленный в машинку лист на сотую долю дюйма. — Я уже пробовал особые рецепты дока Праути и убедился: они все отдают запахом его лаборатории. Что это за зеленая гадость?
— Шартрез, смешанный с ирландским виски и сладким вермутом.
— А не с мятным ликером? Храни нас Боже от профессиональных ирландцев! Если ты заделался барменом, папа, приготовь мне «Джонни на камнях».
Старик принес скотч. Эллери сделал глоток, поставил стакан рядом с машинкой и начал сгибать пальцы. Инспектор снова сел на диван, сдвинув колени, как викарий во время официального визита, потягивая «Типперери» и наблюдая. Когда пальцы сына готовились опуститься на клавиши, отец семейства со вздохом промолвил:
— Жуткий был денек.
Сын медленно опустил руки, откинулся на спинку стула и потянулся к стакану.
— Ладно, — сказал он. — Я слушаю.
— Нет-нет, сынок, я просто подумал вслух. Ничего важного — жаль, что я прервал твою работу.
— Мне тоже жаль, но факт, как сказал бы де Голль, свершился. Теперь я смог бы напечатать не больше, чем лежа на смертном одре.
— Я же сказал, что сожалею, — проворчал инспектор, вставая. — Вижу, мне лучше убраться отсюда.
— Сиди, где сидишь. Очевидно, ты вторгся в мои владения с заранее обдуманными дурными намерениями, как любила говорить моя знакомая леди из шоу-бизнеса, вопреки правам, гарантированным четвертой поправкой к конституции.[30] — Старик снова сел с озадаченным видом. — Между прочим, как ты смотришь на то, чтобы не разговаривать на пустой желудок? Миссис Фабрикант оставила нам свое знаменитое — точнее, пользующееся дурной славой — ирландское жаркое. Сегодня Фабби пришлось уйти раньше…
— Я не хочу есть, — быстро прервал инспектор.
— Превосходно! Тогда я позже спущусь в забегаловку Сэмми и закушу горячей кошерной пастромой с еврейским жареным хлебом и пикулями. А стряпню Фабби мы можем отдать сеттеру Дилихэнти, поскольку он ирландец.
— Отлично. Тогда как насчет еще одной порции? — Эллери с трудом принял вертикальное положение, размял затекшие мышцы, подошел со своим стаканом к отцу и взял у него пустой стакан. — Ты все еще идешь долгим путем?
— Долгим путем?
— До Типперери.[31] Каковы пропорции?
— По три четверти унции ирландского виски, сладкого вермута и…
— Знаю. — Эллери содрогнулся и направился в гостиную. Вернувшись, он сел не за письменный стол, а в мягкое кресло лицом к дивану. — Если ты нуждаешься в амбулаторной помощи, папа, то я не в состоянии поднять зад. Срок сдачи книги дышит мне в затылок. Но если тебя удовлетворит совет, данный в кресле… Короче говоря, в чем дело?
— В трети от полумиллиарда долларов. И тут нечего ухмыляться, — сердито добавил инспектор.
— Это истерия разочарованного писателя, папа. Я правильно расслышал? Полмиллиарда?
— Абсолютно правильно.
— Ну и ну… Чьи же они?
— «Импортуна индастрис». Слышал что-нибудь об этом предприятии?
— Только то, что это конгломерат из множества компаний, больших и малых, иностранных и местных, которым владеют три брата по фамилии Импортуна.
— Неправильно.
— Неправильно?
— Им владеет один брат по фамилии Импортуна. Двое других носят фамилию Импортунато.
— Они стопроцентные братья? Не единокровные, единоутробные или сводные?
— Насколько я знаю, стопроцентные.
— А как возникла разница в фамилиях?
— Нино, старший брат, очень суеверен, и у него пунктик насчет счастливого числа или еще чего-то… Мне приходится ломать голову над куда более важными вещами. Короче говоря, он сократил свою фамилию, а его братья нет.
— Допустим. Что дальше?
— Проклятие… — Старик с отчаянием сделал большой глоток. — Предупреждаю, Эллери, что получилась чудовищная неразбериха. Не хочу отвечать за то, что втянул тебя в нее, когда ты занят своей работой…
— Заранее отпускаю тебе грехи, папа. Могу это сделать в письменном виде. Ты удовлетворен? Тогда
