Инспектор весь подобрался, как легавая, делающая стойку.
Швейцар подумал минуту и медленно, неуверенно сказал:
— Нет, сэр. Из театра никто не выходил. То есть никто, кроме парня, что продает лимонад.
— А вы никуда не отлучались?
— Нет.
— Хорошо. А с улицы в театр во время второго акта кто-нибудь заходил?
— Ну, опять же Джесс Линч.
— И больше никто?
Швейцар молчал, натужно припоминая. Потом с отчаянием обвел глазами присутствующих и пробормотал:
— Я не помню, сэр.
Инспектор поглядел на него с досадой. Старик очевидно напрягал память. У него на лбу выступил пот, и он все время поглядывал на Панзера, чувствуя, по-видимому, что плохая память может стоить ему работы.
— Извините, сэр, — сказал швейцар. — Может, кто-нибудь и заходил, но память у меня уже не та. Не помню, и все тут.
Тут раздался невозмутимый голос Эллери:
— Сколько лет вы работаете швейцаром?
Старик беспомощно воззрился на нового инквизитора:
— Почти десять, сэр. Я не всегда был швейцаром. Только когда состарился и больше уже ни на что не годился.
— Понятно, — сказал Эллери. Поколебавшись минуту, он настойчиво продолжал: — Вы столько лет проработали швейцаром, но во время первого акта приходит много людей, и вы могли забыть, что происходило. Но ведь во время второго акта мало кто приходит в театр. Постарайтесь вспомнить.
— Нет, сэр, не помню, — мучительно соображая, выговорил старик. — Я мог бы сказать, что никто не заходил, но я в этом не уверен. Не знаю…
— Ну ладно, — сказал инспектор, похлопав старика по плечу. — Не ломайте голову. Мы, наверно, слишком много от вас требуем. Можете идти.
Швейцар поспешно удалился мелкой старческой рысцой.
Тут появился Дойл. За ним шел высокий красивый мужчина в твидовом пиджаке, со следами грима на лице.
— Это — мистер Пил, инспектор, исполнитель главной роли.
Квин улыбнулся и подал актеру руку:
— Рад с вами познакомиться, мистер Пил. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
— С удовольствием вам отвечу, инспектор, — густым баритоном ответил Пил. Он бросил взгляд на спину судебного врача, который все еще возился с трупом, и брезгливо отвел глаза.
— Когда поднялся весь этот шурум-бурум, вы были на сцене? — спросил инспектор.
— Да, конечно. Собственно, там были все актеры, занятые в спектакле. А что вы хотели бы знать?
— Вы не могли бы более или менее точно назвать время, когда заметили в зале беспокойство?
— Могу. До конца акта оставалось минут десять, Это был кульминационный момент действия, и по роли я должен был выстрелить из пистолета. Во время репетиций мы много раз обсуждали этот вопрос. Поэтому я и могу так точно определить время.
Инспектор кивнул:
— Большое спасибо, мистер Пил. Именно это я и хотел узнать… Кстати, пожалуйста, извините нас за то, что мы все это время держали актеров в отгороженном месте. У нас столько дел, что просто некогда было подумать, что с вами делать. А сейчас можете идти с труппой за кулисы. Только не вздумайте уйти из театра до того, как вам это разрешат.
— Я вас вполне понимаю, инспектор. Рад был помочь.
Пил поклонился и направился назад в отгороженное место.
Инспектор глубоко задумался. Эллери стоял с ним рядом и полировал стекла своего пенсне. Наконец отец тихим голосом спросил сына:
— Ну и что ты об этом думаешь, Эллери?
— Элементарно, мой дорогой Ватсон, — ответил Эллери. — Нашего уважаемого покойника видели живым в 9.25, а примерно в 9.55 его нашли мертвым. Всего-то и надо решить: что произошло за эти тридцать минут. Просто до смешного.
— Ты так считаешь? — пробормотал Квин. — Пигготт!
— Слушаю, сэр.
— Это та самая билетерша? Пора с ней поговорить.
Пигготт отпустил руку стоявшей рядом с ним сильно накрашенной девушки, которая дерзко скалила ровные белые зубы. Она жеманно подошла к инспектору и нагло уставилась на него.
— Вы всегда работаете в этом проходе, мисс…
— О'Коннел, Мадж О'Коннел. Да, всегда.
Инспектор взял ее за руку:
— Боюсь, что мне придется вас попросить набраться мужества. Одной дерзости вам не хватит, дорогая. Подойдите сюда.
Когда они оказались возле ряда кресел Лл, девица побелела как полотно.
— Простите, доктор. Вы позволите на минутку вам помешать?
Доктор Праути поднял на него хмурый взгляд:
— Ради бога, инспектор. Я уже почти закончил.
Он встал и отошел в сторону, не выпуская изо рта сигары.
Билетерша наклонилась над телом и ахнула.
— Вы помните этого джентльмена, мисс О'Коннел?
Помедлив, билетерша ответила:
— Кажется, помню. Но сегодня вечером, как всегда, было очень много работы: мне пришлось рассадить по крайней мере двести человек. Так что точно я сказать не могу.
— А вы не помните, сидел ли кто-нибудь на этих местах, — инспектор показал на семь пустых кресел, — во время первого и второго актов?
— Вроде я заметила, что они пустуют. Нет, сэр. Кажется, на этих местах никто во время спектакля не сидел.
— А кто-нибудь ходил по проходу во время второго акта, мисс О'Коннел? Постарайтесь припомнить — это очень важно.
Девица опять помедлила, глядя в бесстрастное лицо инспектора. Потом сказала, вызывающе сверкнув глазами:
— Нет, по проходу никто не ходил, — и добавила: — Вообще я вам ничего не могу сказать полезного; я ничего обо всем этом не знаю. Я работящая девушка, и…
— Да-да, милочка. Мы это понимаем. Еще одно: где вы находитесь, когда вам не надо рассаживать зрителей по местам?
Девица показала на конец прохода.
— И вы там находились в течение всего второго акта? — тихо спросил инспектор.
Девица облизнула губы.
— Да, находилась. Но все равно я ничего такого не видела.
— Хорошо, можете идти, — сказал инспектор.
Билетерша поспешила удалиться.
За спиной инспектора послышалось какое-то движение. Он обернулся. Доктор Праути застегивал чемоданчик, насвистывая унылую мелодию.
— Закончили, доктор? Что скажете?
— Не так уж много. Умер примерно два часа тому назад. Причина смерти мне не совсем ясна, но, по-видимому, это — яд. Налицо все признаки алкогольного отравления; вы, наверно, и сами обратили
