что не мог окончательно отрешиться от мысли, что, вступая в брак, понимал: сердце Дафны будет разбито и он — прямо или косвенно — будет виновником. Но он отнюдь не желал этого, ибо считал, что она достойна лучшего: хорошей семьи, семейного счастья и, значит, кого-то, кто в состоянии все это ей дать. А с другой стороны, она была честно предупреждена и сама, словно бабочка, летела на огонь. Даже не бабочка — та ведь не понимает, куда летит и что ее ждет.
Он содрогнулся от мысли о том, другом, кто мог бы стать мужем Дафны. Нет, он не хотел этого! Даже одно предположение было для него невыносимым!
Она принадлежит ему, и только ему! Она его жена…
Но ведь она желала и желает настоящей семьи, детей и, значит, будет с ним несчастлива всю оставшуюся жизнь. А он хочет ее и хочет ей счастья… И как же быть? Что делать?
Он чувствовал себя в замкнутом кругу. И туда же завлек Дафну… Но ведь она сама…
Стой! Довольно!.. Это ни к чему не ведет… А что ведет?.. И куда?..
Он вскочил с кресла в кабинете, куда опять вернулся с наступлением ночи. Нужно еще раз поговорить с Дафной. Объяснить решительно все, снять с себя ощущение вины перед ней, и чтобы она поняла и простила его. Да, именно поняла и простила… Окончательно и бесповоротно…
Она обижена. Кроме всего прочего — на то, что он не пожелал с ней разговаривать, когда она так робко вошла к нему в кабинет. И потому не спускалась ни к завтраку, ни к обеду. Он ел в одиночестве и в полной тишине, если не считать случайных ударов ножа или вилки о тарелку.
Но ведь она его жена, черт возьми! И он вправе видеть ее за столом… и в постели. Да, в постели!.. Везде, где он захочет!..
Он решительно прошагал по лестнице, по коридору, так же решительно отворил дверь их спальни и грозно встал на пороге.
Дафны там не было. Он не поверил своим глазам. Где же она? Уже скоро полночь. Она должна лежать в постели.
А, наверное, у себя в туалетной. Надевает эту дурацкую ночную рубашку, которую он почти тотчас же снимает с нее.
— Дафна! — позвал он, подойдя к двери.
Ответа не было. Да и света там нет — не проникает в щель под дверью. Он толкнул дверь. В туалетной никого не было.
Саймон яростно дернул за шнурок звонка. Еще и еще раз! Не дожидаясь, пока появится кто-нибудь из слуг, он вышел в коридор.
На его зов спешила горничная верхнего этажа, хрупкая блондинка, чьего имени он не удосужился узнать. По его лицу она сразу увидела, что хозяин чем-то разгневан.
— Где моя жена?! — выкрикнул он.
— Ваша жена?
— Да, — повторил он, — я говорю о ней. — Девушка, смотрела на него с таким недоумением, что он посчитал разумным пояснить:
— Полагаю, вы догадываетесь, о ком я говорю. Она примерно вашего роста, волосы темные, густые…
У несчастной служанки было такое испуганное лицо, что ему сделалось стыдно за свой сарказм. Он подумал, что она сейчас спасется бегством и тогда он вообще ничего не узнает. Не будить же всю прислугу и выставлять себя на посмешище!
— Где же она? — спросил он намного мягче и спокойнее.
— Разве она не в своей постели? — пролепетала служанка.
— Насколько могу понять — там ее нет. — Он кивнул в сторону своей спальни.
— Но она же спит не там, ваша светлость.
— А где же, хотел бы я знать?
— Разве она…
Глаза служанки еще больше расширились от ужаса, она тоскливо озиралась, по всей вероятности, ища путь к спасению.
— Говорите же! — прикрикнул Саймон. — Я хочу услышать вас наконец!
— Разве она не в бывшей комнате вашей матери, милорд?
— Что?! — крикнул он так, словно бедняжка сама заставила его жену перебраться туда. — С каких пор?
— По-моему, с сегодняшнего дня, ваша светлость… Но я не знаю… Мы все так и подумали, что вы займете отдельные покои… в конце медового месяца. — Она с огромным трудом произносила все эти слова.
— Вы… вы подумали? — проворчал он.
— Мне сказали, что так поступали ваши родители, и вы, наверное, тоже, ваша светлость.
— Вы… Мы… Родители!.. — закричал он. Девушка отскочила от него шага на два. — Не знаю, как родители, — ворчливо продолжал он, уже обращаясь не к ней, а как бы к самому себе. — Но я… я могу поступать по-другому, черт меня побери?
— Конечно, ваша светлость.
— Спасибо, милая… Могу я узнать у вас, какую именно комнату из тех, что занимала моя мать, избрала сейчас ее светлость герцогиня?
Дрожащий палец служанки указал на одну из отдаленных дверей:
— Вон ту…
— Благодарю вас. — Он направился в указанном направлении, потом рывком повернулся:
— Вы уволены!
Зачем ему нужно, подумал он, чтобы в доме продолжала находиться свидетельница того, как он не мог ночью найти свою собственную жену?
Подождав, пока замолкнут в коридоре звуки шагов расстроенной служанки, Саймон сам двинулся к дверям новой спальни Дафны. Остановившись там, он подумал о том, что, в сущности, ему нечего сказать ей — все уже сказано, и, придя к этой нерадостной мысли, все же постучал в дверь.
Никакого ответа.
Он постучал еще раз. Громче.
Снова ответа не было.
Он поднял руку, чтобы постучать в третий раз, но тут ему пришло в голову, что, возможно, дверь не заперта. От кого ей, собственно, закрываться? Не от него же? Глупо, что он не сообразил этого сразу и поднял шум.
Он повернул ручку двери. Черт! Заперто изнутри!
Он потратил некоторое количество времени на то, чтобы излить свой гнев перед самим собой и перед запертой дверью. Потом издал нечто среднее между человеческой речью и рыком разъяренного зверя:
— Дафна! — И еще громче:
— Дафна! Наконец он услышал шаги за дверью.
— Да?
Это был ее голос. И он звучал дьявольски спокойно. Во всяком случае, по сравнению с его собственным.
— Впусти меня!
Молчание. Потом снова невозмутимый голос:
— Нет.
Он в растерянности посмотрел на массивную дверь. Причиной его растерянности была не сама дверь, а непослушание той, которая была за дверью и осмеливалась отвечать «нет» на его приказ. Жена она ему или не жена, черт побери?! Разве не давала она клятву перед Богом подчиняться мужу своему?
— Дафна, — сказал он с угрозой, — открой немедленно!
Видимо, она стояла у самой двери, потому что сначала он услышал ее глубокий вздох, а уж потом слова, и звучали они очень рассудительно:
— Саймон, единственная причина, по которой я могла бы это сделать, — если бы имела намерение допустить тебя в свою постель. Но я не хочу этого, а потому советовала бы тебе — и все остальные
