которое начало проникать в нее. — Для этого нет подходящих специальных слов.
— Это одна из гостиных, а?
Для кого–то еще, возможно, но для нее это было волшебство.
— Сколько их, между прочим? — спросил он.
Она сделала паузу, пытаясь подсчитать.
— Я не уверена. Вдове нравятся только три, поэтому мы редко используем другие.
— Пыльные и заплесневелые?
Она улыбнулась.
— Их убирают каждый день.
— Конечно. — Он смотрел по сторонам, и ей пришло в голову, что он не выглядел запуганным окружающим великолепием, похоже, он всего лишь… забавлялся.
Нет, не забавлялся. Это больше походило на некий скептицизм, будто он все еще воображал, что мог продать это все и позволить похитить себя какой–нибудь другой вдовствующей герцогине. Возможно, с замком чуть меньше.
— Даю пенни за Ваши мысли, мисс Эверсли, — сказал он. — Хотя я уверен, что они стоят фунт.
— Гораздо больше, — бросила она через плечо. Его настроение оказалось заразным, и она почувствовала в себе проснувшуюся кокетку. Это было незнакомо. Незнакомо и прекрасно.
Он поднял руки, показывая, что сдается.
— Боюсь, цена слишком высока. Я — всего лишь бедный разбойник.
Она подняла голову.
— Но ведь это не сделало Вас неудачливым разбойником?
— Touche (фр. — туше!), — признал он, — но, увы, неправда. У меня была самая прибыльная работенка. Жизнь вора полностью удовлетворяет моим талантам.
— Так Ваши таланты заключаются в том, чтобы наводить оружие и срывать ожерелья с дамских шей?
— Я
— О, пожалуйста.
— Я очаровал
Она была сплошное негодование.
— Вовсе нет.
Он потянулся, и прежде чем она сумела отступить на достаточное расстояние, он схватил ее руку и поднес к своим губам.
— Вспомните ту ночь, мисс Эверсли. Лунный свет, мягкий ветер.
— Не было никакого ветра.
— Вас подводит память, — проворчал он.
— Не было никакого ветра, — заявила она. — Вы романтизируете нападение.
— Вы можете обвинять меня? — возразил он, улыбаясь ей улыбкой грешника. — Я никогда не знаю, кого встречу в недрах кареты. По большей части это сопящий старый барсук.
Первой мыслью Грейс было спросить его, а что если бы
— Куда Вы завлекаете меня, мисс Эверсли? — Его голос журчал, мягко струясь по ее коже. Он снова целовал ее, и ее рука вся дрожала от волнения.
— Это уже за углом, — прошептала она. Поскольку ее голос, казалось, оставил ее. Она почти не дышала.
Он выпрямился, но не выпускал ее руку.
— Увлекайте, мисс Эверсли.
Она шла, мягко ведя его за собой, к месту назначения. Для всех остальных это была всего лишь гостиная, украшенная в сливочных и золотых оттенках с редким вкраплением очень бледно–зеленого. Но график, которого придерживалась вдова, давал возможность Грейс приходить сюда утром, когда восточное солнце все еще низко висело над горизонтом.
Рано утром воздух мерцал, словно золото на свету, и когда он лился через окна этой широкой, не имеющей названия гостиной, мир начинал искриться. Поздним утром это была бы всего лишь дорого украшенная комната, но теперь, в то время как где–то за окнами в небе все еще чуть слышно щебетали жаворонки, она была волшебной.
Если он не видит этого…
Нет, она не знала, что будет означать, если он этого не увидит. Но она бы разочаровалась. Это было мелочью, совершенной бессмыслицей, но ей, и все же…
Она хотела, чтобы он увидел. Простое волшебство утреннего света. Красота и изящество, какие только она могла вообразить — все в одной комнате Белгрейва, они принадлежали ей.
— Здесь, — сказала она, слегка затаив дыхание от ожидания. Дверь была открыта, и как только они приблизились, она увидела свет, наклонно лившийся из окна и мягко приземляющийся на гладкую поверхность пола. Он имел золотистый оттенок, и она могла видеть в нем каждую пылинку, тихо парящую в воздухе.
— Личная капелла? — поддразнил он. — Фантастический зверинец?
— Ничего столь обычного, — ответила она. — Закройте глаза. Вы должны увидеть все это сразу.
Он взял ее руки и, стоя перед нею, накрыл ими свои глаза. Она оказалась мучительно близко от него, ее руки вытянуты, корсаж ее платья практически касался его превосходно сшитого пиджака. Было так легко податься вперед, вдохнуть его запах. Она могла позволить своим рукам закрыть и свои собственные глаза, наклонив к нему свое лицо. Он поцеловал бы ее, и она потеряла бы свое дыхание, свою волю, свое желание быть, в тот момент, только самой собой.
Она хотела раствориться в нем. Она хотела быть частью его. А самым удивительным было то, что в то же самое время она хотела быть вместе с этим золотым светом, слегка колеблющимся внизу возле них, и это казалось самой естественной вещью в мире.
Но его глаза были закрыты, и для него один маленький кусочек волшебства отсутствовал. Должно быть так и было, ибо если бы он чувствовал все то, что струилось вокруг нее — через нее — он бы никогда не произнес совершенно очаровательно:
— Мы все там же?
— Почти, — сказала она. Она должна была бы быть благодарна, что момент был нарушен. Она должна была бы почувствовать облегчение, что не сделала ничего такого, о чем бы пожалела.
Но нет. Она хотела жалеть. Она хотела этого отчаянно. Хотела сделать что–то такое, что, как она знала, делать не должна, и она хотела лежать в кровати ночью, позволяя памяти хранить ее жар.
Но она не была настолько отважной, чтобы начать свое собственное падение. Вместо этого она подвела его к открытой двери и мягко сказала:
— Здесь.
Глава одиннадцатая
Как только Джек открыл глаза, у него перехватило дыхание.
— Никто не приходит сюда кроме меня, — тихо сказала Грейс. — Не знаю почему.
Свет, воздушная рябь там, где солнечные лучи проникали сквозь шероховатые стекла старинных окон…
— Особенно зимой, — продолжила она, ее голос при этом слегка дрожал, — это волшебно. Не знаю, чем это объяснить. Думаю, тогда солнце находится ниже. И еще снег…
