один из моих друзей, — это театральный задник, сценический эффект которого подчеркивают обрамляющие его живописные холмы. Но для меня он живет и дышит, будучи осколком лучшего, что было в старой Англии… Куоси!
Горбун шагнул к актеру. Рука Лейна погладила горб старика.
— Джентльмены, это Куоси — мой друг и, уверяю вас, гений. Он сорок лет был моим гримером.
Куоси снова поклонился, и оба визитера каким-то таинственным образом ощутили тесную связь между этими двумя совершенно не похожими друг на друга личностями. Бруно и Тамм заговорили одновременно, глаза Лейна перебегали с губ одного на губы другого, и его бесстрастное лицо озарила улыбка.
— Пожалуйста, порознь, джентльмены. Понимаете, я абсолютно глухой и могу читать только по одним губам — новейшее достижение, которым я очень горжусь.
Гости пробормотали извинения, а Лейн придвинул себе самое старое кресло и сел лицом к ним. Как отметил про себя инспектор Тамм, Лейн поставил кресло таким образом, чтобы его лицо оставалось в тени, в то время как на лица гостей падал свет пламени. Уголком глаза Тамм видел, как Куоси, похожий на угловатую коричневую горгулью, опустился на стул у дальней стены. Бруно прочистил горло.
— Инспектор Тамм и я чувствуем, мистер Лейн, что позволили себе лишнее, явившись к вам таким образом. Конечно, я не стал бы присылать вам телеграмму, если бы вы в вашем удивительном письме не раскрыли для нас дело Креймера.
— Едва ли таком уж удивительном, мистер Бруно. — Звучный неторопливый голос доносился из глубин похожего на трон кресла. — Мои действия не совсем беспрецедентны. Вспомните серию писем, которые Эдгар Аллан По отправил в нью-йоркские газеты, предлагая разгадку тайны убийства Мэри Роджерс.[6] Анализируя дело Креймера, я пришел к выводу, что правда завуалирована тремя фактами, не имеющими с ней ничего общего. Но мы отклонились от темы, джентльмены. Вы хотели посоветоваться со мной насчет убийства Лонгстрита?
— Вы уверены, мистер Лейн, что инспектор и я… Ну, нам известно, как вы заняты.
— Я никогда не бываю слишком занят, чтобы не участвовать в столь увлекательной разновидности драмы, мистер Бруно. — В голосе актера послышалось легкое оживление. — Только после моего вынужденного ухода со сцены я начал сознавать, какой театральной может быть жизнь. Театральные подмостки тесны и ограниченны. Персонажи пьес, как говорил Меркуцио[7] о снах, «плоды бездельницы-мечты и спящего досужего сознанья».[8] — Теперь в голосе Лейна звучала магия, заставившая визитеров вздрогнуть. — В то время как персонажи реальной жизни в моменты страсти представляют собой куда более глубокие аспекты драмы. Про них не скажешь, что «их вещество — как воздух, а скачки — как взрывы ветра».[9]
— Да, сейчас я понимаю, — медленно произнес окружной прокурор.
— Преступление — насильственное преступление, вызванное всепоглощающей эмоцией, — человеческая драма в наиболее рафинированном виде. Всю свою жизнь, в компании моих выдающихся братьев и сестер по профессии — таких как Моджеска,[10] Эдвин Бут,[11] Ада Рехан[12] и другие, — он печально улыбнулся, — я интерпретировал синтетические эмоциональные кульминации. Теперь я намерен интерпретировать реальные. Думаю, я обладаю уникальной экипировкой для этой цели. Я бессчетное число раз убивал на сцене, плел заговоры, терзался муками совести. Я играл Макбета и Гамлета, не говоря уже о менее значительных персонажах. И как ребенок, впервые видящий одно из простейших чудес света, я только что осознал, что мир полон Макбетов и Гамлетов. Банально, но факт… Ранее я повиновался кукольнику, дергающему за нитки марионеток, а теперь испытываю желание делать это сам — быть в большей степени автором, чем актер, играющий в созданной кем-то другим драме. Этому способствует все, даже мой злосчастный недуг… — он коснулся уха худым пальцем, — обостряет умение сосредотачиваться. Мне стоит только закрыть глаза — и я оказываюсь в мире без звуков и какого-либо физического беспокойства…
Инспектор Тамм выглядел озадаченным — он казался поглощенным эмоциями, чуждыми его практичной натуре. Возможно, он переживал момент преклонения перед актерским мастерством.
— Надеюсь, вам ясно, что я имею в виду, — продолжал мелодичный голос. — Я обладаю способностью к концентрации, пониманию, проникновению в суть. Думаю, я могу претендовать и на талант дедуктивного мышления.
Бруно кашлянул. Глаза актера были прикованы к его губам.
— Боюсь, мистер Лейн, наша маленькая проблема не достигает… э-э-э… уровня ваших детективных амбиций. Это всего лишь обычное дело об убийстве…
— Кажется, я выразился не вполне понятно. — В голосе послышались нотки юмора. — Обычное дело об убийстве, мистер Бруно? По-вашему, меня устроит только фантастическое?
— Ну, — внезапно заговорил инспектор Тамм, — обычное или фантастическое, это дело весьма замысловатое, и мистер Бруно полагал, что оно вас заинтересует. Вы читали газетные статьи о нем?
— Да. Но они путаные и бессмысленные. Я предпочитаю подходить к проблеме без предубеждения. Пожалуйста, инспектор, дайте мне подробный отчет об этом деле, со всеми побочными обстоятельствами, какими бы незначительными они ни казались. Иными словами, сообщите мне все.
Бруно и Тамм обменялись взглядом. Потом прокурор кивнул, и некрасивое лицо инспектора напряглось, готовясь к повествованию.
Стены комнаты словно раздвинулись, а огонь потускнел, как будто регулируемый космическим реостатом. «Гамлет», мистер Друри Лейн, запахи старых вещей, времен и людей внимали ворчливому голосу инспектора.
Сцена 2
АПАРТАМЕНТЫ В ОТЕЛЕ «ГРАНТ»
В предыдущую пятницу, во второй половине дня (как гласит история, изложенная инспектором Таммом и дополненная отдельными фразами окружного прокурора), два человека — мужчина и женщина — сидели, крепко обнявшись, в гостиной апартаментов отеля «Грант» на углу Сорок второй улицы и Восьмой авеню в Нью-Йорке.
Мужчину звали Харли Лонгстрит. Это был высокий человек средних лет, с некогда могучей фигурой, изрядно потрепанной годами беспутной жизни, и нездоровой краснотой лица, одетый в костюм из твида. Женщина по имени Черри Браун — звезда оперетты — была смуглой брюнеткой со сверкающими черными глазами, свидетельствующими о дерзкой и страстной натуре.
Лонгстрит поцеловал ее влажными губами, и она свернулась калачиком в его объятиях.
— Надеюсь, они никогда не придут.
— Значит, тебе нравится любовь старика вроде меня? — Мужчина отпустил ее и расправил мышцы с гордостью атлета, каким он был ранее. — Они скоро будут здесь. Поверь мне, сестренка, когда я велю Джонни де Витту прыгать, он прыгает!
— Но зачем было тащить его сюда со всей унылой компанией, если они не хотели приходить?
— Потому что я хочу видеть, как он выкручивается. Он меня на дух не переносит, и мне нравится на это смотреть. Ладно, черт с ним.
Лонгстрит бесцеремонно сбросил женщину с колен, пересек комнату и налил себе выпивку из одной из стоящих в баре бутылок. Женщина наблюдала за ним с кошачьей леностью.
— Иногда я тебя не понимаю. Почему тебе доставляет удовольствие его мучить? — Она пожала белыми плечами. — Ну, это твое дело.
Лонгстрит запрокинул голову и залпом осушил стакан. Его голова еще не успела снова принять вертикальное положение, когда актриса добавила равнодушным тоном:
— А миссис де Витт тоже придет?
