в десяти друг от друга, но ей странным образом казалось, будто она прижимается к нему всем телом. Элоизе хотелось немного отойти, но она словно приросла к месту. Чтобы как-то разрядить обстановку, девушка перевела взгляд на портрет Марины, но от этого не почувствовала себя более уютно.
— Элоиза! — прошептал Филипп так тихо, что она почти не слышала его голоса, а лишь видела движение губ.
И этот едва различимый шепот словно разбил какую-то преграду между ними. Элоизе даже почудилось, что она услышала, как ломается эта преграда, хотя та, разумеется, была нематериальной и звуков производить не могла. Или, может быть, это был просто скрип дерева за окном, раскачиваемого ветром? Как бы то ни было, в этот момент Элоиза будто очнулась, и к ней вернулась способность двигаться и мыслить.
— Должно быть, ваши дети очень скучают по ней, сэр, — проговорила она исключительно для того, чтобы взять себя в руки и завязать хоть какой-нибудь разговор.
С минуту Филипп молчал.
— Поначалу им очень ее не хватало, — произнес, наконец, он.
Это показалось Элоизе странным. Стало быть, теперь дети уже успокоились? Но выяснять подробности она не решилась.
— Я знаю, каково потерять кого-нибудь из родителей, — сказала она. — Помню, как я переживала, когда умер мой отец, а я ведь тоже была тогда еще ребенком.
— Простите, — пробормотал Филипп, — я как-то… не подумал об этом. Конечно, понимаю вас…
— Я сама не часто говорю на эту тему, — вздохнула Элоиза. — В конце концов, это было так давно…
Филипп медленно подошел к ней.
— Вы тогда долго по нему скучали? — задал он вопрос.
— Мне кажется, — прошептала она, — полностью оправиться от этой потери нельзя никогда. Хотя я давно уже, разумеется, не вспоминаю о нем каждый день…
Элоиза отвернулась, наконец, от портрета — мрачный взгляд кузины словно проникал в самую душу, и выносить это с каждой минутой становилось все труднее.
— Но я думаю, — медленно проговорила она, — что моим старшим братьям было еще труднее пережить смерть отца, чем мне. Особенно Энтони — он самый старший и был тогда уже почти взрослым. Они с отцом были очень близки. Как и отец с матерью — они очень любили друг друга…
— А как перенесла смерть мужа ваша мать? — решился спросить Филипп.
— Сначала она плакала целыми днями — точнее, ночами, потому что не хотела, чтобы мы это видели. Но скрыть что-то от детей, когда их, этих детей, семеро, сами понимаете, довольно сложно.
— Подождите… — прищурился Филипп, — как семеро? Если мне не изменяет память, вы писали, что вас восемь?
— Хайасинт родилась уже после смерти отца. Когда он погиб, мама была на девятом месяце.
— Господи! — вырвалось у Филиппа.
Реакция Филиппа была предсказуемой. Элоиза сама поражалась, как удалось тогда матери пережить смерть горячо любимого мужа, отца ее детей.
— Все случилось так неожиданно! — тяжело вздохнула Элоиза, словно речь шла о том, что случилось вчера. — Он умер от укуса шмеля — представляете, от укуса шмеля! Впрочем, — добавила она, немного помолчав, — не хочу утомлять вас подробностями. Если не возражаете, пойдемте лучше отсюда — здесь все равно темно, и мне трудно как следует рассмотреть портреты.
Правда, Элоиза немного кривила душой: темнота была здесь ни при чем. Просто всякий раз, когда речь заходила о смерти ее отца, Элоизе становилось не по себе. А полумрак и лица ушедших людей, глядевшие с портретов, только усугубляли ее состояние.
— Сэр Филипп, — проговорила она, — мне хотелось бы видеть вашу оранжерею.
— Сейчас, ночью? — удивился он.
— Завтра, днем. — Элоиза не отказалась бы пойти туда и сейчас, но предлагать это Филиппу сочла неудобным.
— Можно и сейчас, — словно прочитав ее мысли, откликнулся он.
— Но сейчас темно, мы ничего не сможем увидеть!
— Кое-что сможем, — возразил Филипп. — Тем более, что сегодня полная луна.
Элоиза, еще за минуту до того горевшая решимостью, теперь засомневалась.
— Но на улице холодно… — поежилась она.
— Наденьте плащ. Или, может быть, вы боитесь темноты? — предположил он.
— Ничуть, — поспешила заверить его она. Однако Элоизу выдала неуверенность, прозвучавшая в голосе.
Филипп вскинул бровь, словно давая понять, что ей не удалось его провести.
— Сэр Филипп, — вспыхнула Элоиза, — я надеюсь, вы уже успели убедиться, что я не самая трусливая женщина в мире!
— Успел, — признал он.
— Так что не надо строить таких предположений.
В ответ Филипп лишь поцокал языком.
— Ведите меня! — потребовала Элоиза.
— Как здесь тепло… — блаженно протянула Элоиза, когда за ними закрылась дверь оранжереи.
— Обычно здесь бывает еще теплее. Стекло позволяет солнечному свету воздействовать на растения и сохраняет тепло. Просто последние несколько дней было довольно пасмурно, и воздух здесь успел уже немного остыть.
Сам Филипп довольно часто заходил в оранжерею по ночам — иногда, когда ему не спалось, он брал фонарь и снова шел возиться со своими любимыми растениями. Оранжерея была для него своеобразным убежищем, где он мог укрыться, чтобы лишний раз не видеть тяжелого зрелища, которое представляла его жена, а после ее смерти — прятаться от детей. Но до сих пор он еще ни разу не приглашал кого бы то ни было в оранжерею ночью. Впрочем, если уж на то пошло, то и днем он предпочитал трудиться без чьей-либо помощи.
Но если раньше Филипп ни ночью, ни днем почти не замечал ничего, кроме своих растений, то сейчас он, казалось, смотрел на мир глазами Элоизы. Он словно впервые увидел таинственную, мистическую красоту ночной природы, мягкое волшебное серебро лунного света… Посещение оранжереи днем, в сущности, мало чем отличалось от прогулки по какой-нибудь аллее — с той лишь разницей, что здесь вместо привычных тополей или лип попадались экзотические заморские экземпляры, среди которых встречалось немало и таких, какими не каждый английский селекционер мог бы похвастаться. Но это днем… Сейчас же оранжерея казалась сказочными джунглями.
— Что это? — спросила Элоиза, заметив несколько глиняных горшков, из которых торчали какие-то ростки.
Филипп подошел к ней ближе. Ему нравилось, что Элоиза проявляет интерес к его занятиям — и, кажется, неподдельный… Обычно же посетители его оранжереи если и задавали какие-то вопросы, то лишь из вежливости.
— Здесь у меня горох, — ответил он.
— Какой горох?
— Самый обыкновенный, какой мы едим. Я провожу эксперименты — хочу добиться, чтобы стручок стал больше, тогда и горошины будут крупнее.
Элоиза склонилась над горшком. По росткам пока еще невозможно было сказать, что из них получится — Филипп высадил семена всего неделю назад.
— Чтобы горошины стали крупнее? — удивилась она. — Разве такое возможно?
— Честно говоря, —признался Филипп, — я не слышал, чтобы до меня кто-нибудь этим занимался. А я вот решил попробовать — и уже год как пытаюсь…
— И пока безуспешно? — участливо спросила Элоиза.
— Ну, нельзя сказать, чтобы уж совсем безуспешно, но все-таки не так, как бы мне хотелось.
— Понимаю, — посочувствовала Элоиза. — Помню, я как-то пыталась вырастить розы — в результате ни одна не прижилась…
— Розы — капризное растение. Гораздо капризнее, чем горох.
— Тем не менее, розы у вас здесь, как я успела заметить, в изобилии.
— Цветами я не занимаюсь, — махнул рукой Филипп.
— Не занимаетесь? Но мне показалось, они вполне ухожены…
— Это дело садовника.
— У вас есть садовник? — удивилась она. — Я думала, вы все делаете сами…
В недоумении Элоизы для Филиппа не было ничего нового: практически любой его гость, узнав, что у такого увлеченного ботаника есть еще и садовник, был несказанно удивлен.
— Что здесь странного? — пожал плечами Филипп. — Портниха тоже, в конце концов, утюжит платья не сама — на то у нее есть помощницы!
С минуту Элоиза задумчиво молчала, затем двинулась дальше. Остановившись рассмотреть еще какое-то растение, она упрекнула Филиппа, что тот не прихватил с собой фонарь.
— Что-то вы сегодня раскомандовались! — усмехнулся он. Элоиза обернулась, уже готовая было произнести что-нибудь колкое, но улыбка Филиппа была такой обезоруживающей, что вся ее обида тотчас прошла.
— Ничего не поделаешь, — рассмеялась она в тон ему, — придется вам, Филипп, если мы все-таки поженимся, смириться с тем, что я женщина решительная. Впрочем, по моим письмам вы могли бы это понять…
— Я это понял, — подмигнул он. — Иначе почему, вы думаете, мой выбор пал на вас?
— Вам нужна жена, которая будет командовать вами? — Элоиза, казалось, была искренне удивлена. Она подошла к Филиппу поближе. — Впервые вижу такого мужчину!
То ли от дразнящего тона Элоизы, то ли от ее близости и от романтической лунной ночи, но Филипп вдруг почувствовал, что у него начинает кружиться голова. Да, он действительно искал жену, которая смогла бы “прибрать к рукам” его детей и уже достаточно запущенное за год холостяцкой жизни хозяйство, но сейчас Филиппу меньше всего хотелось думать об этом. Как вообще можно думать о чем-либо постороннем, когда эта женщина смотрит на тебя так, словно хочет, чтобы ты ее поцеловал?..
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Филипп подошел совсем близко к Элоизе.
— Что это? — спросила она, указывая на какой-то росток.
— Растение, — рассеянно пробормотал он.
— Сама вижу, что растение! — усмехнулась она. — Вопрос, како… — Посмотрев на Филиппа, Элоиза вдруг осеклась: в его глазах горел
