юнцам.
Мужчине его возраста, за плечами которого уже один брак, не до цветочков-лепесточков, не до клятв в любви до гробовой доски. Все, что ему нужно, — это женщина, жизнь с которой была бы простой, спокойной и четко распланированной. Конечно, Филипп был рад обнаружить, что Элоиза Бриджертон недурна собой, даже способна вызвать у него весьма сильное сексуальное желание, но будь она даже страшнее горгоны Медузы, он готов был жениться и на такой — лишь бы она смогла стать практичной хозяйкой и хорошей заменой матери детям..
Если Элоиза и не девственница, то, при условии, что это все в прошлом и ему, Филиппу, она будет верна, это не должно его волновать. Не должно… почему же тогда все-таки волнует?
Как ни пытался уверить себя Филипп, что это ему безразлично, это беспокоило его — как беспокоит мелкий камешек, попавший в ботинок, или легкий насморк — вроде бы и пустяк, а все равно неприятно.
Как бы то ни было, Филиппа не покидало подозрение, что Элоиза что-то от него скрывает. Не обязательно нечто глобальное, может быть, и мелкое, но что-то здесь явно существовало.
Элоиза зашевелилась, устраиваясь поудобнее в постели.
— Может быть, мне лучше уйти? — предложил Филипп. — Вам, должно быть, нужен отдых?
— Может быть, и нужен, — вздохнула она, — но я не чувствую себя уставшей. Я только что встала, день еще только начинается — сейчас всего-то от силы восемь утра…
Филипп покосился на часы, стоявшие на тумбочке:
— Вообще-то уже девять.
— Разница невелика, — передернула плечами Элоиза. — Все равно день еще только начинается. — Она взглянула в окно. — И дождь, кажется, перестал…
— Может быть, вы хотите посидеть в саду? — предложил Филипп.
— Тогда уж лучше погулять по саду, — поправила она. — Я не люблю сидеть на одном месте. Но к прогулкам, думаю, я пока не готова — мое бедро еще болит. Пожалуй, все-таки стоит денек поваляться в кровати…
— Несколько дней, — уточнил он.
— Может, вы и правы, одного дня недостаточно. Но, боюсь, такого долгого бездельничанья я просто не выдержу.
Филипп улыбнулся. Да, Элоиза не из тех женщин, которые могут сидеть часами в своей комнате за книгой, вышиванием или за чем там еще женщины коротают время. Как не похоже это (слава Богу!) на Марину, которая из-за своей депрессии просто целыми днями ничего не делала…
— Что ж, мисс Бриджертон, — проговорил он, — если не хотите валяться, а гулять вам рановато, остается одно — действительно посидеть в саду. Возьмите, если хотите, какую-нибудь книжку…
В глазах Элоизы Филипп увидел разочарование. Он знал его причину — Элоиза явно надеялась, что он составит ей компанию. Филиппу же хотелось и остаться с ней, и в то же время оказаться где-нибудь подальше от Элоизы, чтобы всякий раз, когда взгляд его упадет на ее синяк, не казнить себя за то, что отшлепал своих детей. На душе у Филиппа было муторно оттого, что он был вынужден это сделать.
Хотя делал он это далеко не в первый раз (Филипп даже успел вычислить периодичность, с которой дети вытворяли свои фокусы, — примерно раз в две недели), прибегать к этой мере для Филиппа было едва ли не самой неприятной из всех его обязанностей. Однако он просто не знал, как еще подействовать на своих непослушных отпрысков. Филипп и так прощал им слишком много мелких шалостей. Когда же они приклеили волосы спящей гувернантки к подушке или когда перебили все горшки в его оранжерее — этого простить было никак нельзя. Правда, в случае с горшками близнецы пытались уверить его, что перебили их нечаянно, и, будь на месте Филиппа кто-то другой, он, возможно, и поверил бы им, но Филипп-то отлично знал, какими прекрасными актерами могут быть его дети.
Вот Филипп и пытался доступным ему способом заставить детей вести себя хотя бы немного поприличнее. Делал он это нечасто и не использовал ни розог, ни чего-либо другого. Как мог он слишком сурово наказывать детей, когда всякий раз при воспоминании о собственном детстве и о тех методах воспитания, какие применял его отец, Филиппа до сих пор бросало в холодный пот? Прошло много лет, а он все еще отлично помнил, как они с братом тряслись от страха от одного присутствия отца.
Но если отец Филиппа был слишком жестким, если не сказать жестоким к детям, то Филипп в противоположность ему был слишком снисходительным отцом. Поэтому, должно быть, его меры до сих пор не дали никаких результатов — близнецы как вели себя из рук вон плохо, так и ведут…
Филипп порой говорил себе, что с детьми надо обращаться более жестко. Однажды он даже пошел на конюшню и взял было кнут…
Филипп поежился, словно отгоняя это неприятное воспоминание. Это случилось тогда, когда близнецы приклеили волосы мисс Локхарт к подушке. Филипп не нашел иного способа освободить беднягу, как остричь ее почти наголо. Никогда еще — ни до, ни после — Филипп не испытывал столь бешеного гнева на собственных детей. Должно быть, рассудок его на время помутился — иначе чем объяснить, что он тогда взялся за кнут?
Но кнут словно жег ему руки, и Филипп бросил его, испугавшись, что еще минута — и он повторит то, что однажды с ним сделал его отец.
Дети тогда так и остались ненаказанными. Весь остаток дня Филипп провел в своей оранжерее, но работать не мог, все валилось у него из рук. Он презирал себя за то, что едва не сделал, и за то, чего он никак не мог сделать. Не мог заставить своих детей хотя бы немного слушаться.
Да, Филипп осознавал, что он не знает, как должен поступать отец — может быть, с его характером ему просто не дано быть отцом. Видимо, одним мужчинам природа или Бог дает это, а другим нет.
А может быть, он не умеет быть хорошим отцом потому, что его отец был далек от идеала, и Филипп просто не видел перед собой достойного примера? Иногда у Филиппа даже было ощущение, что над ним с рождения тяготеет какое-то проклятие.
И теперь Филипп пытается найти детям мачеху, чтобы та смогла повлиять на них так, как не может он, — и готов поручить эту роль Элоизе Бриджертон…
Может быть, когда, наконец, появится женщина, достойная заменить детям мать, он перестанет казнить себя за то, что он плохой отец?
Филиппу была нужна хозяйка в доме и мачеха для детей — только и всего. Но все изменилось, когда в его доме появилась Элоиза Бриджертон. Филипп не мог бы объяснить, что, собственно, так привлекает его в этой девушке, но каждый взгляд на нее заставлял его испытывать безумную страсть — подобного Филипп не мог и припомнить. А когда он увидел ее лежащей на полу, то испытал настоящий ужас. В ужас его повергла мысль о том, что могли сделать близнецы с Элоизой, но еще больше он испугался, что из-за идиотских шуточек его неуправляемых детей она может навсегда уехать из его дома…
Когда Филипп увидел мисс Локхарт с приклеенными к подушке волосами, первой его реакцией был бешеный гнев на детей. Когда же перед ним предстала распростертая на полу несчастная Элоиза, главным, что он почувствовал, был страх за нее — и страх этот не проходил, пока Филипп не убедился, что Элоиза не получила серьезных травм.
В планы Филиппа вовсе не входило так привязываться к будущей жене, и он просто не знал, что ему теперь делать с этой неожиданно вспыхнувшей страстью.
Провести это утро в саду с Элоизой было бы для него блаженством — даже несмотря на то что в ее теперешнем состоянии она не сможет, как вчера, ответить на его поцелуй…
Но Филипп понимал, что какое-то время ему надо побыть одному, привести в порядок свои мысли… а может, и вообще ни о чем не думать. Мысли сейчас вызывали у него лишь головную боль, смущение и злость. Необходимо было занять руки и голову привычной работой — иначе он рисковал и вовсе сойти с ума…
Может быть, Филипп и уходил от решения проблемы. Но по-другому поступить он еще не был готов.
ГЛАВА 7
Весь остаток дня Элоиза провела в саду, лежа в роскошном и очень удобном шезлонге, привезенном, как она решила, из Италии — по ее наблюдениям, ни англичане, ни французы, какими бы искусными мастерами они ни слыли, все же не умели делать такую удобную мебель, как итальянцы.
Элоиза не привыкла подолгу отдыхать в шезлонгах, на диванах и кушетках. Но поскольку Филипп, похоже, на весь день предоставил ее самой себе, да к тому же она была не совсем здорова, Элоизе не оставалось ничего другого.
Ровным счетом ничего другого, кроме как лежать в уютном шезлонге, не думая ни о чем и наслаждаясь природой. О чем, скажите на милость, ей думать? Не о том же, что маленькие чудовища сэра Филиппа (Элоиза готова была поклясться, что в письмах своих он ни разу о них не упоминал) наградили ее синяком, а сам Филипп на весь день покинул ее!
А день сегодня очень неплохой — безоблачное небо, легкий, приятный ветерок… В такой день можно позволить себе не думать ни о чем.
Но никогда еще Элоиза не испытывала такой скуки. Сидеть весь день неподвижно и смотреть на облака было не в ее характере. Натура Элоизы требовала хотя бы какого-нибудь действия — прогуляться по дорожке, посмотреть на растения в саду, только не сидеть, бессмысленно уставившись на горизонт.
А если уж и сидеть в шезлонге, то хотя бы не одной, а в чьей-нибудь компании. Вдвоем даже смотреть на облака
