Когда он был порочным

которой была обтянута софа, — розово-кремовые геральдические лилии.

— Разумеется, — отозвалась она, стараясь не обращать внимания на то, как перехватило у нее горло.

Пальцы его впились в край стула, в красное дерево гарнитурного хепплуайта. Франческа пригляделась к его рукам: костяшки были совершенно белыми.

Он же нервничает, с изумлением поняла она. Этого она никак не ожидала. Кажется, ей вообще ни разу не доводилось видеть его нервничающим. Он всегда был сама светскость и элегантность, очарование его было в легкости и безупречности манер и в безнравственных остротах, слетавших с его губ.

Но теперь он выглядел совершенно по-другому. Словно он был раздет. Он нервничал! Это наблюдение заставило ее не то чтобы воспрянуть духом, но все же почувствовать, что не одна она была дурой в этой гостиной.

— Итак, я как следует обдумал все, — сказал он. И он повторяется! Очень странно.

— И я пришел к заключению, которое сначала даже мне самому показалось удивительным, — продолжал он, — хотя теперь, по здравом размышлении, я совершенно убедился, что это будет во всех отношениях наилучшим решением.

С каждым его словом самообладание возвращалось к ней, и она все меньше страдала от неловкости. Не то чтобы ей было приятно, что ему настолько не по себе, — ну разве что самую малость, потому как было только справедливо, чтобы он чуть-чуть помучился, учитывая, как она себя чувствовала всю последнюю неделю. Но она находила какое-то необыкновенное облегчение в мысли, что не она одна чувствует себя неловко, что он так же сильно встревожен и потрясен, как и она.

А если уж не потрясен, то по крайней мере не безмятежен.

Он прочистил горло, задергал подбородком, вытягивая шею.

— Полагаю, — сказал он, и глаза его посмотрели прямо на нее с замечательной ясностью, — нам следует пожениться.

Что?

Губы ее приоткрылись.

— Что?

И наконец она произнесла это: —Что?

Не «Простите, что?» и даже не «Что ты сказал?», а просто «Что?».

— Если ты выслушаешь мои доводы, — сказал он, — ты сама увидишь, насколько это здравая идея.

— Ты с ума сошел? Он отпрянул.

— Вовсе нет.

— Я не могу выйти за тебя, Майкл.

— Почему?

Почему? Потому что… Потому что…

— Потому что не могу! — выпалила она наконец. — Боже мой, уж кто-кто, а ты бы должен понимать все безумие подобной затеи!

— Признаю, что на первый взгляд идея эта действительно кажется в высшей степени неподходящей. Но если ты просто выслушаешь мои доводы, ты увидишь, насколько она здравая.

— Как такая идея может показаться здравой? Ничего более безумного я и вообразить не могу!

— Тебе не придется переезжать, — начал он перечисление, загибая пальцы для наглядности, — ты сохранишь и титул, и положение в обществе.

Конечно, и то и другое сулило определенные удобства, но вряд ли удобство можно было рассматривать как повод выходить замуж за Майкла, который был… ну… Майклом.

— Вступая в этот брак, ты можешь быть совершенно уверена, что супруг будет заботлив и станет относиться к тебе с уважением, — добавил он. — Имея дело с другим мужчиной, ты сможешь обрести подобную уверенность только через несколько месяцев, да еще неизвестно, будет ли она оправданна. Первые впечатления часто бывают обманчивыми.

Она вглядывалась в его лицо, стараясь понять, не стоит ли что-нибудь, хоть что-нибудь, за этими словами. Должна же быть какая-то причина всему этому, потому что это уму было непостижимо, что он делает ей предложение. Это было безумие какое-то. Это было…

Ах, она и сама не знала, что это было. Ну разве существуют слова, которыми можно выразить, что вот вдруг ушла земля из-под ног?

— И я дам тебе детей, — тихо сказал он. — По крайней мере постараюсь дать.

Она покраснела. И чувствовала, как краснеет все сильнее, как щеки ее заливает ярко-розовый румянец. Она не хотела, чтобы в воображении ее рисовались картины: она с ним в постели. Всю последнюю неделю она только тем и занималась, что гнала прочь подобные мысли.

— А что выиграешь ты? — шепотом спросила она. Похоже, этот вопрос поразил его, но он быстро оправился и ответил:

— Я получу жену, которая управляла моими поместьями долгие годы. Не настолько я горд, чтобы не признать, что ты знаешь мои дела гораздо лучше меня.

Она кивнула. Только кивнула, но он понял, что может продолжать.

— Я хорошо знаю тебя и доверяю тебе, — сказал он, — и совершенно уверен, что ты никогда не собьешься с пути истинного.

— Я вообще не могу сейчас думать об этом, — отозвалась она, закрывая лицо руками. У нее голова шла кругом, и преследовала неприятная мысль, что она никогда окончательно от такого потрясения не оправится.

— Это здравая идея, — сказал Майкл. — Тебе просто следует рассмотреть ее со всех сторон…

— Нет, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее прозвучал решительно. — Никогда ничего из этого не выйдет. И ты сам это знаешь. — Она отвернулась, не желая смотреть на него. — Я вообще не понимаю, как ты можешь даже думать, что это возможно.

— Я и не мог, — признался он. — Сначала, когда эта мысль впервые пришла мне в голову. Но потом я уже не мог отказаться от нее и вскоре понял, насколько это здравая идея.

Она прижала пальцы к вискам. Боже правый, почему он через слово повторяет, что эта идея здравая? Ей-богу, если он еще раз скажет это слово, она не выдержит и закричит!

И как он может говорить так спокойно? Не то чтобы она представляла себе, как он должен был бы держаться при подобном объяснении, — она вообще никогда не представляла себе ничего подобного. Но почему-то ее коробило от этого бескровного речитатива. Он не горячился. Был собран. Может, и нервничал немного, но чувствам воли не давал, а может, даже их не испытывал.

В то время как у нее было ощущение, будто земной шар слетел со своей оси!

Это было несправедливо.

И на мгновение по крайней мере она почувствовала к нему самую настоящую ненависть за то, что он привел ее в такое смятение.

— Я пойду наверх, — внезапно сказала она. — Придется отложить этот разговор до утра.

Ей почти удалось удрать. Она была уже на полдороге к двери, когда почувствовала его руку на своем локте. Рука прихватила ее локоть нежно, но крепко.

— Подожди, — сказал он, и она не в силах была шевельнуться.

— Чего ты хочешь? — прошептала она. Она не оглянулась на него, но очень хорошо представляла его лицо. Иссиня-черные пряди, падающие на лоб, глаза под полуопущенными веками, осененные немыслимо длинными ресницами.

И его губы. Ярче всего в ее воображении рисовались губы — идеальной формы, припухлые, все время изогнутые в этой его дьявольской полуусмешке, которая так и говорила, что он много что знал и понимал мироустройство так, как и не снилось простым смертным в их простодушной невинности.

Рука его скользнула вверх, легла на ее плечо, а затем он осторожно провел пальцем по ее шее.

Когда он заговорил, голос его прозвучал низко и с хрипотцой и отозвался эхом в самой глубине ее существа.

— Разве ты не хочешь, чтобы я поцеловал тебя еще раз?

Глава 17

…да, конечно, Франческа — настоящее чудо. Но тебе это давно должно быть известно,