клетку.
Но мальчик не успел даже добраться до зарослей: снова явились давешние дяди и тети, опять с тележками, но на сей раз совсем иными. Гигант опять пропустил женщин с тележками в клетку и стал у входа.
Каждая тетя взяла за руку одного из пленников и повела к тележке. Дети не сопротивлялись. Женщины раздевали их догола, сажали в тележки, которые оказались ваннами на колесиках, и принимались мыть и скрести.
Зуки терпеть не мог мыться.
— Нас что, всех будут мыть? — спросил он девочку, с которой разговаривал раньше.
— Тебя обязательно: ты же новенький.
Арам спаси и помилуй! Да они моют даже головы! Сильнее всего на свете Зуки ненавидел мыть волосы. Он подумал было убежать и спрятаться в кустах вместе с обезьянками, но не смел пошевелиться.
Грозные тети вынимали свои жертвы из ванночек, растирали полотенцами и одевали в чистую одежду, которую извлекали из закрепленных на тележках корзин. Потом они хватали следующего малыша.
Одна направилась прямиком к Зуки.
У него со страху отнялись руки и ноги, он мог только дрожать и лить слезы. Тетя, впрочем, была совсем не злая, она довольно ласково взяла его за руку, подняла и повлекла к ванне. Зуки вел себя тихо, пока не увидел, что она приготовила кувшин и собирается поливать его. Тут он начал визжать и брыкаться, но вода все равно хлынула на голову, а сильная рука держала крепко. Все его крики и отчаянное сопротивление были бесполезны.
Те же сильные руки вытащили Зуки из ванны и заставили нагнуться. Мальчик отплевывался, фонтаны брызг летели с него во все стороны. Тетя принялась втирать мыло ему в голову. Но этим унизительным мытьем и полосканием дело не кончилось, Зуки еще смазали чем-то вонючим, обжигающим кожу.
— Это и есть новичок? — спросил женский голос.
— Да, мэм, — отозвался другой, голос его мучительницы.
— Как он себя чувствует?
— Успел завшиветь, а так вроде бы здоров и в хорошей форме.
— Отлично. Вы уже закончили с ним?
— Сейчас, еще разок прополосну, мэм.
С головы Зуки потекла вода; а потом его вытащили из ванны, посадили на пол и начали вытирать волосы полотенцем. Он открыл глаза. Перед ним стояла красавица, каких он отродясь не видывал. Она сжала щечки Зуки в ладонях, заставила посмотреть прямо в глаза себе.
— Не бойся. Никто тебя не обидит.
— Я хочу к маме!
— Знаю. — Она потрепала мальчика по щеке.
— Это тот самый, мэм? — спросила женщина-служанка.
— Вряд ли, — ответила красавица, и Зуки подумал, что вид у нее очень печальный.
Ариф быстренько прикинул в уме — мама пытается одеться, а Зуки карабкается на нее; Миш дуется, потому что поругалась с бабулей; за дверью никто не следит. Подходящее время сбежать поглядеть, что делается на улице.
Он смело подошел к двери, точно это было самым обычным делом — захотел и пошел пройтись.
Но дети вечно недооценивают ситуацию — бабуля ухватила его за подол, рывком вернула назад и поставила перед собой.
— Далеко собрался, Ариф?
— Я только…
— Только что?
— Только хотел посмотреть, что делают дартары. — Ариф обиженно выпятил нижнюю губу.
— Что надо, то и делают, а птичке положено сидеть в гнездышке. Тебе и Стафе, вам ведь строго- настрого запрещено выходить без взрослых.
— Да я только тут, рядом.
— Как раз тут рядом злой дядя вчера сцапал Зуки. Ты что, забыл?
— Ну, меня-то ему не сцапать! Я ему как дам в нос! Я ему…
— Ариф! — Бабуля строго взглянула на него, и лицо у нее стало ужасно серьезным. — Это не игрушки, не забава. Как ты убежишь от злого дяди, когда и от старенькой бабушки убежать не смог? Нет, это не игрушки, — повторила она. — А теперь расскажи мне правила. Как нужно себя вести?
Ариф еще сильнее выпятил губу и принялся повторять нужный свод правил — что делать, если кто- нибудь попытается похитить его.
Из дома выскочила Миш.
— Мама, где Ариф? Ты не… Он… — Она увидела мальчика рядом с бабушкой, сразу же забыла о них и уставилась на дартар. На брань она и внимания не обращала — Миш всегда становилась туга на ухо, когда старуха кричала на нее.
Эйзел дважды обошел вокруг Дома Правительства. Кто же следит за ним? Или никто не следит? Если следит — это человек достаточно ловкий: он ничем не выдал себя. Такая ловкость не характерна ни для рядовых членов Союза Живых, ни тем более для дартар, которые вообще не способны были притворяться. Об этом ходило немало шуток, рассказывали анекдоты. «Прямой, точно дартарин» — поговорка древняя, как сам Кушмаррах.
Эйзел подошел к служебному входу, постучал. Солдат-часовой приоткрыл дверь.
— Чего тебе? — спросил он.
— Хочу видеть полковника Бруду по поводу цветов, которые он заказывал.
Часовой усмехнулся — чертовщина какая-то, почему-то все тащат полковнику цветы. Что полковник станет делать с такой массой букетов? Но Эйзел был доволен своей выдумкой: все приходят с цветами, и он ничем не отличается от других.
За спиной Эйзела геродианин возился с замком.
— Я отведу этого чудилу к Бруде, — обратился он ко второму стражнику на своем языке. — Покарауль тут.
Товарищ его что-то проворчал в ответ, не поднимая головы. Слишком высокий для гарнизона, отметил про себя Эйзел.
Провожатый повел его по пыльному — им, похоже, редко пользовались — коридору. Эйзел развлекался как обычно — пытался по следам в пыли определить, много ли народу ходит в Дом Правительства через черный ход.
Стражник завернул в длинный проход, проходящий сквозь все здание с севера на юг. Эйзел оглянулся. Позади никого, впереди тоже. Пусто как всегда, но проверить не помешает. Никогда не расслабляться, ничего не принимать на веру — его девиз.
Стоит ли? А почему бы и нет? Они ничего не могут ему сделать. Эйзел ухмыльнулся и с размаху заехал солдату в левый бок кулаком, прямо по почкам. Тот согнулся от удара, а потом рухнул на пол. Эйзел прислонился к стене, подождал. Солдат постепенно приходил в себя, открыл глаза — в них стояли слезы.
— Чудила?! — прорычал Эйзел. — Головой надо соображать, а не задницей. — Он сказал это на народном, вульгарном геродианском наречии, а не на том литературном языке, на котором объяснялись высшие классы и который обычно учили иностранцы.
Он заметил какой-то блеск в глазах побитого солдата.
— И думать забудь. Я тебе уши отрежу. — Эйзел протянул солдату руку, предлагая помощь. — Ступай к Провозвестнику Истинной Веры. — Почти все, в том числе и простые солдаты геродианской армии, придерживались простых, старомодных обозначений, но, общаясь между собой, истинно верующие использовали религиозные титулы.
Солдат принял помощь Эйзела и с трудом, пошатываясь, согнувшись и понурив голову, поднялся.
— Я вовсе не стремился изувечить тебя, но, если начнешь писать кровью, лучше сразу обратись к полковому доктору, — посоветовал Эйзел.
Часовой ничего не ответил. Он провел Эйзела несколькими этажами выше, в комнату, в которой
