В любой момент могли начать собираться атаманы. Но дело это нуждалось в расследовании. Бел-Сидек покорно вздохнул, доковылял до двери плотника, постучался.
Дверь распахнулась, но лицо открывшего ее человека выражало такую холодность, что бел-Сидек отшатнулся.
— Можно войти?
— Нельзя.
Откровенная грубость ответа ошарашивала. Как тут поступить?
Плотник сам лишил себя преимущества — шагнул за порог, прикрыл дверь и заговорил первым:
— Нам не интересны эти игры старины. Все равно, вы в них играете или еще кто. Оставьте нас в покое.
— Кушмаррах…
Плотник плюнул под ноги бел-Сидеку.
— Вы — это еще не Кушмаррах. Воры и вымогатели, пытающие женщин и похищающие детей, не смеют говорить от имени Кушмарраха. — Он сплюнул снова.
Бел-Сидек не смог сдержать копившийся весь день гнев.
— Аарон, мы ни одного ребенка и пальцем не тронули!
— Вы глупы, если верите в это. Глупец, не понимающий, что творят подчиненные за его спиной, и потому еще более опасный. Непонимание — страшнее тысяч кинжалов. Убийца с ножом перережет человеку глотку, а дурак — погубит целый город.
— Аарон…
— Задайтесь наконец вопросом: пусть Живые не похищают детей, как смогли они показать отцу украденного у него ребенка? Когда найдете ответ, поделитесь со мной, если сочтете нужным Возможно, тогда я соглашусь поговорить с вами.
Бел-Сидек не знал, что сказать. Плотник вел себя так необычно, был так расстроен… Должно быть, произошло нечто экстраординарное, выведшее его из равновесия.
— Аарон…
— Убирайтесь. Оставьте нас в покое. Вы не знаете меня, я не знаю вас.
— Хорошо, Аарон, хорошо. Не настолько же я глух к доводам разума. — Кроме того, нет времени хорошенько надавить на этого упрямца.
— Рад слышать — если это правда. Одну вещь я все же должен вам сказать. Дартарский воин, который прятался ночью в переулке Тош, в полночь видел там женщину. Дартарин не знает ее. Но по его описанию — подобной красавицы он отродясь не видывал. Дартары большие чудаки, но не до такой же степени, чтоб счесть красавицей Рейху, подругу моей жены. Покойной ночи.
Бел-Сидек с минуту постоял перед захлопнувшейся за плотником дверью. Единственная мысль была в его голове — Живые проиграли войну даже здесь, в этом квартале, где люди имеют все основания ненавидеть завоевателей.
Он развернулся и начал с трудом подниматься в гору. Это поучительное поражение необходимо обсудить при встрече с атаманами.
Эйзел вышел из трактира Мумы вскоре после захода солнца. Несколько маневров — и он убедился, что люди полковника Бруды по-прежнему у него на хвосте. Эйзел засек четверых. Ничего себе! Значит, есть и еще, более ловкие. Похоже, он допустил серьезный промах.
Эйзел не стал принимать никаких особых мер предосторожности, только самые обычные — как человек, который вовсе не ожидает слежки. Пускай расслабятся, почувствуют себя уверенно. Встряску он им устроит позже, когда действительно понадобится.
Эйзел свернул было на Священный проспект, широкую улицу на полкилометра севернее улицы Чар, ведущую от порта к акрополю. Но тут же пришлось дать задний ход: проспект запрудили геродианские солдаты, немедленно подвергавшие допросу любого, кто осмеливался попасться им на глаза. Эйзел подивился происходящему, но выяснять, что стряслось, не было времени.
Шпики Бруды неотступно следовали за ним узкими переулками: до поры до времени Эйзел не мешал им. Ничего интересного они все равно не узнают.
Однако, не дойдя чуть-чуть до дома бел-Шадука, он легко отделался от слежки: свернул за угол и влез на крышу.
Эйзел пробежал над несколькими домами — до места, откуда мог наблюдать за окнами бел- Шадука.
Из них лился необычный яркий свет. Как правило, кушмаррахане ложились спать с наступлением темноты, стремясь ради экономии обходиться естественным освещением. Значит, предположения Эйзела подтвердились.
— Не думал я, что ты сваляешь такого дурака, старина Ишабел, — пробормотал он.
Вскоре свет в окнах потускнел. Кто-то выглянул из дома. Не заметил ничего подозрительного. Вышел. А вслед за тем целая шайка, больше семи человек. Они разошлись в разные стороны. Но не вызывало сомнений, что цель у всех одна.
И Эйзел отлично знал какая. По крышам он торопливо направился на юг. Так проще, чем красться за ними, рискуя привлечь к себе внимание.
— Безмозглый чурбан, — ругался он. — Видать, она посулила ему изрядный куш.
По пути Эйзел не встречал помех. Здешние атаманы, повелители крыш, нынче затаились в своих норах. Что бы это значило? Хочется надеяться, что дело в погоде: мелкий холодный дождь не располагал к прогулкам.
Еще до появления банды Ишабела ему удалось занять самую выгодную для наблюдения за улицей Чар позицию. Даже хватило время разведать наиболее удобные пути к отступлению — своему и их.
Дурачина всерьез намерен попытаться. Что ж, зрелище обещает быть захватывающим. Эйзел приготовился насладиться им. Одно плохо — место превосходное, тактически безупречное, но чертовски сырое.
Генерал Кадо в третий раз, буква за буквой, перечел письмо Розана. Полковник Бруда не отрываясь смотрел в окно.
Ему нравилась не по сезону пасмурная, холодная погода: она многих удержит дома этой ночью, и передвижение войск может пройти почти незамеченным.
— И вы всему этому готовы поверить? — спросил Кадо.
— Всему — и ничему. Я полагаю. Розан сообщил нам то, во что верит сам. Но не исключено, что он был обманут.
— Наш Розан представляется мне все более и более загадочной личностью. Он рассказал мне, что выучился по-геродиански в бытность свою матросом. Однако многие ли, даже среди купечества, умеют читать и писать на родном языке, не говоря уже об иностранном?
— Он славно поработал на нас.
— Знаю, знаю. Вот наглядное тому доказательство — если хоть половина из этого правда. — Кадо нервно мял в руках письмо. — Генерал Ханно бел-Карба, который, предполагалось, шесть лет как мертв, убит с помощью колдовства, и в ту же ночь Живые перерезали мортиан Сулло в поместье женщины, мнящей себя вдовой бел-Карбы. Нашего агента Розана избрали в почетный караул на похоронах — и он имел возможность осмотреть и опознать тело. И вы готовы поверить…
— Я ничего не могу опровергнуть. Утверждения Розана не противоречат донесениям человека, посланного следить за ним.
— Но не каждую же минуту он был под наблюдением.
— Не каждую. Он весьма осторожен. Всегда.
— Он пишет, что чувствует слежку, и не будем ли мы так добры избавить его от опеки. Живые, мол, могут заподозрить неладное: они считают его чересчур мелкой сошкой, не достойной подобной чести.
Бруда усмехнулся.
— Он всегда был нахальным ублюдком.
— Скользким ублюдком.
— Но полезным.
— Это не важно. Я никогда не смогу до конца доверять человеку, не служившему в армии, не
