Одноглазого, сделала свое дело.
Так с грохотом неслись мы пробуждающимися улицами, направляясь к морю, распугивая идущих в порт грузчиков. Подкатили к самому краю большого причала, взлетели на широченный трап. Подковы загремели по доскам палубы, и тут мы остановились.
Я вышел из кареты. Капитан встретил меня со всеми подобающими почестями – не преминув злобно выругаться из-за варварски искалеченной палубы. Я осмотрелся. Четверо наших новичков были на месте. Тогда я кивнул. Капитан заорал. Матросы бросились по местам. Другие принялись помогать нашим людям распрягать и расседлывать лошадей. И тут я заметил ворону, устроившуюся на самой верхушке мачты.
Маленькие буксиры с гребцами-каторжниками оттащили «Крыло Тьмы» от пирса. Тут заработали наши весла. Забили барабаны. Квинквирема развернулась носом в открытое море. Через час мы, пользуясь отливом, уже были далеко в проливе, и попутный бриз наполнил громадный черный парус «Крыла Тьмы». Оснастка корабля не изменилась после нашего плавания на север, хотя сама Душелов была уничтожена Госпожой вскоре после битвы при Чарах.
А ворона все сидела на своем шестке.
Для плавания через Море Мук сезон был самый благоприятный. Даже Одноглазый признал, что путешествие прошло быстро и гладко. Мы были в виду Берилльского света на третье утро, а с полуденным приливом вошли в гавань.
Появление «Крыла Тьмы» подействовало на местную публику именно так, как я ожидал и опасался.
Когда это чудище в последний раз появлялось здесь, последний вольный, доморощенный царек этого города умер. Преемник его, назначенный Душеловом, стал имперской марионеткой. А уж его преемники имели должности губернаторов Империи.
Едва квинквирема подошла к причалу, гавань наполнилась имперскими чиновниками.
– Термиты, – сказал Гоблин. – Налогоборы и писаки. Крохотные подколодные насекомые, стыдливо прячущиеся от честной работы.
Где-то в глубинах его прошлого таилась причина для лютой ненависти к сборщикам налогов. Разумом я его понимаю. То есть я хочу сказать, нет более низкого человеческого образа – возможно, за исключением своден, – чем те, кто упивается данной властью возможностью унижать, вымогать и причинять боль. Мне они внушают просто легкое отвращение к человеческому роду, однако у Гоблина это превратилось в пламенную страсть. Время от времени он пытается подбить наших на поимку нескольких сборщиков налогов с последующим преданием оных самым изощренным пыткам и казням.
Термиты наши были потрясены и перепуганы. Они не понимали, чем вызван этот внезапный и, очевидно, зловещий визит. Прибытие легата Империи могло означать сотню разных разностей, но для окопавшейся на местах бюрократии этот визит не сулил ничего хорошего.
Работы повсеместно остановились. Даже ругающиеся на чем свет стоит артельщики умолкли, чтобы взглянуть на корабль-предвестник.
Одноглазый оценил обстановку:
– Костоправ! Выводи нас поскорее из этого города. Иначе снова получим то же, что и в Башне. Только здесь гораздо больше народу, и вопросов к нам возникнет гораздо больше!
Карета была готова, и Госпожа уже сидела внутри. Все лошади были оседланы. Конногвардейцы собрали небольшой, легонький фургон и нагрузили его трофеями. Мы приготовились трогать, едва капитан причалит.
– По коням! – скомандовал я. – Одноглазый, едва спустят трап, организуй какие-нибудь адские трубы. Масло, гони так, словно за тобой сам Хромой гонится! – Я повернулся к командиру конногвардейцев: – А вы отсекайте слежку. У тех людей не должно быть никакой возможности задерживать нас.
Я поднялся в карету.
– Мудро, – сказала Госпожа. – Либо убираемся как можно скорее, либо рискуем попасть в ловушку, которой я едва-едва избежала в Башне.
– Именно этого я и опасаюсь. Я могу изображать легата, если только никто не станет рассматривать меня слишком пристально.
Гораздо лучше с грохотом пронестись по городу и умчаться прочь, и пусть себе думают, что это легат из Взятых, со скверным характером, презрительный и надменный, отправляется на юг с миссией, которая есть не их, берилльских прокураторов, собачье дело.
Трап лязгнул о пирс. Завыли заказанные мною адские трубы. Мой отряд ринулся вперед. Ротозеи и чиновники одинаково были напуганы огненным зрелищем нашей кареты. Мы прогремели по улицам Берилла так же, как и в Опале, сея ужас на своем пути. «Крыло Тьмы» позади отчалило с вечерним отливом, повинуясь приказу следовать к Гранатовым Дорогам, в свободное патрулирование, отлавливать пиратов и контрабандистов. Мы же покинули город через Мусорные Врата. Обычные лошади уже устали, однако мы продолжали путь, пока нас не скрыли сумерки.
Несмотря на столь поспешный отъезд из города, мы не смогли встать лагерем достаточно далеко, чтобы избежать какого-либо внимания. Проснувшись поутру, я обнаружил Мургена, ожидающего моего пробуждения. Вместе с ним были три брата, желавшие записаться в Отряд. Звали их Клетус, Лонгитус и Лофтус. Во время прошлого нашего визита сюда они были еще пацанами, и как ухитрились узнать нас в дикой скачке через город – неизвестно. Они заявили, что ради шанса поступить в Отряд дезертировали из Городских Когорт. Мне не шибко хотелось заводить подробный допрос, поэтому я положился на мнение Мургена, сказавшего, что с ними, пожалуй, все в порядке.
– Если они такие дураки, что готовы очертя голову переть на рожон вместе с нами, то пусть их. Отдай их Ведьмаку.
Значит, теперь у меня два худосочных взвода. Четверо опальских с Масло во главе, да и эти трое под командованием Ведьмака. Такова вся история Отряда. Один человек – здесь, два – там, глядишь, дело пошло.
Забираемся все дальше на юг. Прошли Ребозу, куда Отряд уже ненадолго заглядывал и где были завербованы Масло и Ведьмак. Они решили, что город безмерно изменился и в то же время не изменился вовсе. Расстались они с Ребозой без сожаления. Здесь они привели в отряд еще одного бойца, племянника, быстро окрещенного Улыбой – за постоянный мрачный вид и саркастический тон.
Далее была Падора, а за ней – пересечение множества торговых путей, где я был рожден и где записался в Отряд перед самым окончанием его службы в наших краях. Молод был. Глуп. Но хоть мир посмотрел.
Я отдал приказ остановиться на день в просторном караван-сарае за городской стеной у западной дороги, а сам отправился в город и позволил себе малость побродить по улицам, где бегал еще мальцом. Как говорил Масло о Ребозе, все – то же самое, но как изменилось! Все перемены, конечно же, – это был я сам…
Украдкой заглянул в мой бывший квартал и посмотрел на бывшее свое жилище. Никого из знакомых не встретил – разве что, может быть, женщина, которую я видел мельком и внешне похожая на бабку, была моей сестрой? Я не окликнул ее, не спросил ни о чем. Для этих людей я мертв.
И возвращение в качестве имперского легата этого не изменит.
Мы стояли у последнего межевого столба Империи. Госпожа старалась убедить лейтенанта, командовавшего конногвардейцами, что его миссия выполнена и что переход солдатами Империи через границу может быть принят за провокацию, что совсем не желательно.
Порой ее люди слишком преданы ей.
Полдюжины ополченцев, равно распределенных по обеим сторонам дороги, одинаково оборванных и, очевидно, старых приятелей – стояли поодаль, в благоговейном страхе обсуждая нас. Наши нервничали.
Казалось, целую вечность не покидал я пределов Империи. Ныне такая перспектива навевала легкую грусть.
– Костоправ! А знаешь, куда мы идем? – спросил Гоблин.
– И куда же?
– В прошлое.
Назад, в прошлое. Назад, в нашу собственную историю. Утверждение достаточно простое, но мысль важная.
