Даже через столько лет я не доверяю ему полностью. Впрочем, похоже, я остался последним сомневающимся.
— Мальчик сказал, что Гота…
— Она там, — показал я.
Дой понимающе кивнул. Я должен заниматься Одноглазым, потому что покойнице уже ничем не смогу помочь. Боюсь, Одноглазому я помогу немногим больше.
— Где Тай Дэй? — спросил Дой.
— Полагаю, в Хань-Фи. С Мургеном и Сари.
— Я пошлю к ним кого-нибудь, — буркнул Дой.
— Пусть Тобо пошлет кого-нибудь из своих любимчиков. — Так они не будут путаться у нас под ногами, а заодно это напомнит Шеренге Девяти, главному совету местных военачальников, что в распоряжении Каменных Солдат имеются необычные связи, которыми они с удовольствием пользуются. Правда, если они вообще сумеют заметить эти существа.
Дой приостановился у двери в заднюю комнату:
— Сегодня ночью с этими существами творится что-то неладное. Они ведут себя как обезьяны, заметившие леопарда.
Обезьян мы знаем хорошо. Горные обезьяны, оккупировавшие развалины, расположенные в том месте, где в нашем мире находится Кьяулун, настырны и многочисленны, как стая саранчи. У них хватает ума и наглости, чтобы пробраться во что угодно, если это не заперто магически. И еще они бесстрашны. А Тобо слишком мягкосердечен, чтобы попросить своих сверхъестественных друзей нанести быстрый показательный удар.
Дой проскользнул в дверь. Он сохранил ловкость и гибкость, хотя был старше Готы. Дой и сейчас каждое утро проводил обычный фехтовальный ритуал. По собственным наблюдениям я знал, что в упражнениях с учебными мечами он мог победить всех, кроме горстки своих учеников. Впрочем, подозреваю, что и эта горстка оказалась бы неприятно удивлена, если бы дуэль состоялась на боевых мечах.
Тобо единственный столь же талантливый, как Дой. Но Тобо умеет делать все, всегда с изяществом и обычно с поразительной легкостью. Мы все считаем, что заслужили такого ребенка, как Тобо.
Я усмехнулся.
— Что? — буркнул Одноглазый.
— Просто подумал о том, как мой малыш вырос.
— И это смешно?
— Словно рукоятка сломанной метлы, воткнутая в навозную кучу.
— Ты должен… научиться ценить… космические… шутки.
— Я…
Космос был избавлен от моего ехидства. Уличную дверь распахнул кто-то менее официальный, чем дядюшка Дой. Лозан Лебедь ввалился без приглашения.
— Закрой дверь, быстро! — рявкнул я. — От твоей лысины отражается лунный свет, и он меня ослепляет. — Я не смог удержаться от искушения. Ведь я помнил его еще молодым блондином с роскошными волосами, смазливым лицом и плохо скрываемым влечением к моей женщине.
— Меня прислала Дрема, — сообщил Лебедь. — Пошли слухи.
— Останься с Одноглазым. А новости я сообщу сам. Лебедь наклонился:
— Он дышит?
С закрытыми глазами Одноглазый выглядел покойником. А это означало, что он залег в засаду и надеется достать кого-нибудь своей тростью. Он так и останется злобным мелким пакостником, пока не испустит дух.
— Он в порядке. Пока. Просто будь рядом. И свистни, если что-нибудь изменится.
Я сложил свое барахло в сумку. Когда я выпрямился, мои колени скрипнули. Я даже не смог встать, не оперевшись о кресло Одноглазого. Боги жестоки. Им следовало бы сделать так, чтобы плоть старилась с той же скоростью, что и дух. Конечно, кое-кто умер бы от старости через неделю. Зато стойкие духом могли бы тянуть лямку вечно. И я избавился бы от всех своих немощей и болей. В любом случае.
Из дома Одноглазого я вышел прихрамывая. У меня побаливало сердце.
Существа мелькали повсюду, кроме тех мест, куда я смотрел. И лунный свет мне ничуть не помогал.
4. Роковой перелесок. Песни в ночи
Барабаны заговорили на закате, негромким мрачным рокотом обещая падение тени всех ночей. Теперь они смело грохотали. Ночь уже настала — кромешная, даже без осколочка луны. Мерцающий свет сотен костров заставлял тени танцевать. Казалось, что даже деревья выдрали корни из земли и тоже танцуют. Сотня возбужденных учеников Матери Ночи подпрыгивала и извивалась вместе с тенями, их страсть все возрастала.
Сотня связанных пленников дрожала, рыдала и гадила под себя, и страх лишил мужества даже тех, кто считал себя героем. На мольбы о пощаде никто не обращал внимания.
Из темноты показался огромный темный силуэт, влекомый пленниками, которые налегали на канаты в безумной надежде на то, что, ублажив своих похитителей, они получат шанс уцелеть. Силуэт оказался двадцатифутовой статуей женщины, черной и блестящей, как полированный эбен. У нее были четыре руки, рубиновые глаза и хрустальные клыки вместо зубов. С шеи свисали два ожерелья — из черепов и отрезанных пенисов. Каждая из когтистых рук сжимала символ ее власти над человечеством. Пленники видели только петлю.
Ритм барабанов участился. Стал громче. Дети Кины запели мрачный гимн. Верующие пленники стали молиться собственным богам.
Тощий старик наблюдал за всем этим со ступеней храма в центре Рокового перелеска. Старик сидел. Он уже давно не вставал без крайней на то необходимости, потому что кость его правой ноги не правильно срослась после перелома и ходить ему было трудно и больно. Даже стоя он мучился от боли.
За его спиной виднелись строительные леса — храм восстанавливали. В очередной раз.
Чуть выше него стояла, не в силах сохранять спокойствие, прекрасная юная женщина. Старик опасался, что ее возбуждение было чувственным, почти сексуальным. А такого быть не должно. Ведь она Дщерь Ночи и живет не для того, чтобы угождать собственным чувствам.
— Я ощущаю это, Нарайян! — воскликнула она. — Оно приближается. И соединит меня с моей матерью.
— Возможно. — Ее слова не убедили старика. С богиней уже четыре года не было связи, и это его тревожило. Его вера подвергалась испытанию. Вновь. А ее дитя выросло слишком упрямым и независимым. — А возможно, лишь обрушит на наши головы гнев Протектора. — Он не стал развивать тему. Они спорили об этом с того момента, когда она три года назад воспользовалась еще неокрепшим и совершенно нетренированным магическим талантом, чтобы на несколько секунд ослепить тюремщиков и сбежать от Протектора.
Лицо девушки окаменело и на мгновение обрело жуткую непроницаемость, неотличимую от лица идола.
И она произнесла то, что всегда говорила, когда речь заходила о Протекторе:
— Она еще пожалеет о том, что так обращалась с нами, Нарайян. О ее наказании будут помнить и через тысячу лет.
Нарайян успел состариться в бегах. Преследование стало нормой его существования. Он всегда стремился к тому, чтобы культ пережил гнев его врагов. Дщерь Ночи была юной и могущественной и обладала всей порывистостью юности и неверием в собственную смертность. Ведь она была дочерью богини! И власти этой богини вскоре предстояло утвердиться во всем мире, изменив все. А при наступившем новом порядке Дщерь Ночи сама станет богиней. Так чего же ей опасаться? Та безумная женщина в Таглиосе — ничто!
Неуязвимость и осторожность всегда были непримиримыми противниками и столь же вечно неразделимыми.
Дщерь Ночи искренне верила, что она — духовное дитя богини. Она обязана ею быть. Но рождена она мужчиной и женщиной. И чешуйка человечности пятнышком осталась на ее сердце. И ей нужно было иметь рядом кого-то.
