человек теряют сознание. Конвертеры стонут от напряжения и начинают понижать температуру.
Уэстхауз, глазом не моргнув, продолжает вести корабль.
– Опускай! – ревет командир. – Опускай к чертям!
В операционном отсеке пятеро без сознания. Еще дюжина в других. Корабль в опасности.
Командир кидает людей на критические посты.
Столбик ртути в термометре рядом со мной стоит порядком над красной линией. Конвертеры не могут в одиночку вовремя понизить температуру, чтобы предотвратить поломку охладительной системы сверхпроводников. Единственное, что нам остается, – сброс тепла наружу.
Клаймер опускается с одуряющей быстротой.
– Сбросить тепло! – грохочет голос командира. – Черт возьми, Бредли! Кто-нибудь! Шевелитесь!
С каждой панели вой и мигание красных лампочек – перегреваются сверхпроводники.
К черту сверхпроводники! Меня охладите…. Никогда не думал, что жара – это так больно. Но теперь…. В голове грохочет пульс. Тело как в смазке. От потери соли с потом икры сводит судорога. Чтобы удержать внимание на экране, требуется вся моя сила воли.
Появляются звезды.
– Ох ты!
Их перечеркивает огненная комета, и траектория линкора обрывается вспышкой ослепительной смерти. Пылающие куски вертятся вокруг главного сияния, затмевая огни на заднем плане. Он в миллионах 'километрах от нас, но все-таки ярче всех небесных тел.
Огонь начинает угасать.
Я проверяю камеры. Ура! Я их включил.
Сквозь боль и усталость пробивается мысль, Такой эффект должен быть вызван взрывом камеры ядерного синтеза. Как командиру это удалось?
Отсек быстро охлаждается. И по мере охлаждения моя безмерная агония оставляет меня. Горизонт расширяется. Я обнаруживаю, что командир сыплет вопросами по интеркому. Первый из тех, что я слышу:
– Как скоро вам удастся это стабилизировать?
Я пихаю Рыболова.
– Что происходит?
Этот мальчик жары будто и не заметил.
– Похоже на колебания в магнитах АВ, – отвечает он хрипло.
Физически он держится хорошо, но душа у него не в форме. У него похмельная дрожь. Лицо бледнее змеиного брюха.
Способными на созидательный труд в операционном отсеке остались, похоже, лишь он, я и командир. Я выползаю из кресла и пытаюсь заняться чем-нибудь более важным, чем визуальные наблюдения.
Мне кажется, что Рыболов испуган не клаймингом и не опасностью утечки АВ. Он заперт в собственном сумасшедшем кошмаре – еще раз оказаться в гробнице на борту подбитого корабля. Того, что первой найдет та фирма.
От него за приборной доской тахион-детектора толку мало, и я указываю ему на место Роуза и даю задание снимать градиент сверхохладителей системы сверхпроводников. Он будет слишком занят и не сможет думать.
Температура понижается быстрее. Дребезжат газоочистители и вентиляторы, выгоняя влагу и гоняя воздух. Я почти избавился от дискомфорта.
Тревога за Рыболова гасит мой собственный позыв к панике. Усадив его за клавиатуру компьютера и поставив панель Уэстхауза на автоматический вызов, я обхожу остальных. Это самая важная часть оставшейся работы. Остальное взял на себя командир.
Говорят, что я веду себя как нормальный клаймерщик – беспокоюсь сначала за других, а уж после за себя. Я слышал, что это называется «групповая/семейная реакция».
Первым воскресает Яневич. Я отвлекаю его вопросами. На один из них он отвечает:
– Мы – легион проклятых. Все, что У каждого из нас есть, – это товарищи. И вселенское презрение к штабным, приговорившим нас к смерти на клаймере. Я в порядке. Отпусти меня. Надо работать.
Я все еще не знаю, что произошло. Они не дают себе труда объяснять…. Меня это задевает. Командир все это время считал и пересчитывал, чтобы попасть точкой Хоукинга в термоядерный реактор «Левиафана». Естественно. Неудивительно, что нас потрепало. Наша полная масса ударила в их магнитную бутылку на скорости в четыре десятых с.
Восхитительно. Мы попали с первой попытки.
И чуть-чуть не уничтожили сами себя.
Ход командира был великолепен. С точки зрения внезапности. Слюбой другой точки зрения – чистейший идиотизм. Попытался бы он еще раз, если бы промахнулся с первой попытки?
Скорее всего нет. Даже у ветеранов не хватило бы духу, если бы они знали, на что идут.
Позже, за внеочередной чашкой кофе, я спрашиваю командира:
– Ты бы стал делать вторую попытку?
