Я ее обнимаю, тормошу. И обхватив руками, ледяное тело, сидя в этой жиже, кричу ей в самое ухо.
- Е.. твою, мать! Е… и повторяю и повторяю. Как, заведенная.
Сколько раз так мы с ней кричим, не знаю. Раз сто, двести. Потом начинаем все подряд, что знали, на что были испорчены. И нас это мат греет! В самом деле! Я не шучу.
Потом весело становится. Начинаем смеяться. Дико, конечно. Но все это и мат этот трех этажный и смех без причины, все работает на нас, согревает. И уже не кажется мне, что мы одиноки в этом беспокойном океане. Что нас уже ищут. Что к нам спешит Марек.
Теперь вода, что холодной ванной мешает нам жить, должна вылететь за борт. Зачерпываю ее ладонью, проливаю. Потом присматриваюсь и замечаю мешок. Он не был заметен. Изготовлен мешок из тех же материалов, что и лодка. Понимаю, что в нем наше спасение. Схватила руками, пальцы не слушаются. Зубами тяну за конец. Господи, думаю. Хоть бы это был нужный конец! Ведь если я затяну узел, то не развяжу. Сил нет, пальцы не слушаются. Все! Спасение! Ору!
- Вот! – Кричу и тычу Ингрид, в лицо. – Вот радио!
Обе сходим с ума. Не видно пока ничего. Я его в руках держу, кручу, как обезьяна, мобильный телефон. И все хочу кнопки нажать. Ингрид, кричит.
- Не смей! Слышишь, не смей! Это не радио! Это ответчик!
- Какой, ответчик? Ты, что? Это радио!
-Да нет, же! Это спасательный ответчик. Как это по-русски? Это, ну…
Я теряю всякую мысль ее. Тормошу за плечи так, что вижу, смутно, как мотаются на ее груди эти самые бульбочки сосков.
- Что, это! Что?
- Дай мне! Дай сюда!
-Не отдам, скажи, что это такое? Ты меня дуришь, это радио. Смотри!
-Нет! Это радиолокация!
- Какая такая, локация? У тебя бред!
- Нет, слушай, милая! Послушай меня, прошу! Хоть один только раз, послушай! Умоляю!
И тут я замечаю, что светает. Смутно видны ее контуры, наше убежище. Может этот рассвет действует, может ее призыв, но я его слышу. Так, как могу, осторожно передаю ей этот приборчик. А он так похож на радио. Она склоняется над ним, а потом я слышу. Пик, пик, пик! И огонек малюсенький вспыхивает.
- Что, что ты включила, милая, любимая. Что?
- Я маяк включила. Ответчик. Если нас ищут, то найдут. Сразу найдут. Он работает на частоте аварийной. Не помню, сколько там чего. Марек мне показывал и говорил, как надо его включать. Что будет. На, читай.
Я наклоняюсь. У меня перед глазами вспыхивает огонек и при его вспышке, ели видные латинские буквы. «SF» потом цифры: сорок два, пятьдесят один или еще какие – то. Я их читаю вслух, как молитву.
- Это Бельгия. Прибор называется, спасательный ответчик!
- Ингрид! – Кричу. – Ингрид! Ты молодец! Ты умница! Дай я тебя поцелую.
Наваливаюсь на нее и мы, в этой воде с мочой, рвотой и еще чем-то, целуемся. Губы холодные, но живые. Они, если сильно прижаться, теплеют каждый раз. Мы с ней так начинаем целоваться, что я чувствую не только эту воду и ее холодное тело, но и то, как мое оголенное до пояса тело начинает теплеть.
Я уже не понимаю, что делаю. Это безумие какое-то. Ее обнаженное тело меня тянет к себе, я касаюсь, притискиваюсь к ней, мне безумно хочется им обладать. Но все вокруг мешает. Особенно эта вода. Отрываюсь от нее и говорю, что надо все, что есть в этом мешке проверить. Она вовремя останавливает меня и говорит, что сначала надо вычерпать воду, иначе все замочим. Мы с ней, как заведенные, ладонями черпаем и сливаем воду. Ты представляешь себе, как это. Ладонями, несколько десятков литров воды вычерпать? Потом я соображаю. Прошу Ингрид присесть и принять на руки то, что я из мешка вытащу. Вытаскиваю три ракеты, нет, говорит Ингрид, не ракеты, а фальшфейер, потом какой-то пластиковый мешок, пачку чего-то, видно съедобного и все. А вода? Где же вода? Спрашиваю Ингрид, а она пожимает плечами. Потом говорит, что вода не может так долго храниться и ее просто не положили.
- То, есть, как это не положили? - Возмущаюсь я. - Все положили, а воду, что? Ищи!
Пустой мешок меня осеняет. Сначала плохо, а потом, приспосабливаюсь и начинаю вычерпывать им воду. Невероятно, но может от того, что она нам так надоела, мы ее приканчиваем. Пока возились, рассвело. Океан успокаивается, лодку не так уж и мотает. Вокруг, куда не глянь плавные валы воды. Нас качает, но уже совсем не так, как было вчера. Нет пенных гребней, да и амплитуда другая. Пологие валы, длинные. Рассвело уже так, что вот, вот выскочит солнышко. Мы с Ингрид сидим, тесно прижавшись на дне этой вечной качели, что таскает нас по волнам Атлантики, жуем пресные галеты, которые нам кажутся вкусными, как пирожное. Я прошу ее рассказать мне, что ни будь, и она начинает тихо рассказывать мне то, чего я никак не ожидала.
Она говорит обо мне. Что она меня сразу приметила, когда я так на нее не дружелюбно глянула. А потом, она мне рассказала, как ловила меня на свою рыбку. Так она мне о своей киске, губастенькой, говорила. Потом стала говорить, как уговаривала Марека. Как тот ей все не давался в руки. И как она меня ночью увидела рядом, уже хотела трогать, а я на палубу ушла. Потом, как она меня видела, там в каюте. Как я своей лодочкой баловалась и как ей, тогда хотелось прилечь со мной рядом и трогать меня и себя. И как она ночью мачту Марека поднимала, а все время обо мне думала. Мачту, это я так подсказала ей. И ей это слово очень понравилось. Как она к себе мою руку положила и как завелась, а потом не удержалась и сама меня трогала. Как я выскочила, а Марек со сна не понял, что было. Напомнила мне наш разговор о ней. Потом сказала, что с Мареком договорилась, чтобы он на бак не ходил. Бак, это палуба на носу, пояснила она. Тот протестовал и она ему себя пообещала. И как видела меня, как я за ней все время наблюдала. Мне стыдно стало, и я попыталась уклониться от продолжения разговора. А она опять все о том же. Тогда я ее прервала. А она, мне. Теперь ты расскажи. Я замялась, а в голове все то, что она рассказала. И тогда я ей стала рассказывать о себе, ей. Такая беседа не могла закончиться просто так. Мы обе это понимали, но все не решались признаться друг, дружке. Фактически этот разговор был признанием в любви….
Она замолкла. Я молчала. Опять, уже который раз, мы, молчали с моей лучшей подругой, сидим на диване и молчим. Да и о чем говорить? Что не ясно? Пока молчим, я все начинаю на свои места расставлять. Теперь мне понятна ее молчаливость и отдаленность. Ясно все. Сердцу то не прикажешь?
Мама уже несколько раз все порывалась зайти и что-то предложить нам. Я ей, молча, мотаю головой. Нет, не надо. Оставь нас в покое.
Наконец она мне начинает пояснять, а я не хочу слышать ничего. Мне так больно! И я ее спрашиваю.
- Ну, если все так. Зачем же ты мне все это рассказываешь? Ведь мне же больно!
-Потому и рассказываю, что мне не хочется расставаться со своей лучшей подругой. Хочу я тебе все рассказать, чтоб ты меня правильно поняла и если можешь, простила бы. Мне же ведь тоже больно. Мне не забыть твоего первого в жизни поцелуя, не забыть твоих губ. Но если бы ты, также почувствовала, как я, то я бы не смогла с кем-то другим, не смогла. Ведь я же так и не дождалась от тебя признания или всего того, что мне хотелось, получить от тебя. И не взамен на свои чувства, нет. Просто почувствовать тоже с твоей стороны, что я для тебя что-то значу. Я чувствовала, что ты меня целуешь и тебе это нравиться, все, что касается всего этого, что запретно и что со мной, а тебя моя душа, моя внутренность не интересуют! И не покривлю я душой, если скажу, что попала я в такую ситуацию, когда не просто всем я была обязана этой мужественной женщине, а самой своей жизнью. Чем мне можно было ее отблагодарить за это, что сделать?
Не осуждай меня. Чем могла, тем и благодарила. А благодарность моя попала на такую благодатную почву, что обернулась ко мне такими чувствами и такой преданностью, что всю мою жизнь перевернула.
Ну, а теперь, если сможешь, дослушай. Я с тобой хочу быть честной, откровенной, как с самой близкой подругой.
