Розамунда не удостоила ее ответом и молча проследовала через прихожую и холл к лестнице. Дженнифер не отставала:
– Что ты собираешься делать?
– Закончу с полами.
– Не притворяйся, ты прекрасно поняла, что я имею в виду.
– Если ты такая догадливая, догадайся и обо всем остальном. Ладно, коли тебе так уж нужно знать – я обещала помочь ему ухаживать за девочкой, по нескольку часов в день, пока она не выздоровеет. У нее корь.
– Не сходи с ума. Ты не болела корью – еще подцепишь.
– Значит, подцеплю.
– Это очень заразная болезнь. Занесешь инфекцию.
– Ну, так я не стану возвращаться домой, пока не минует опасность. Ты сама со всем справишься.
– Рози!
– Хватит, Дженнифер, замолчи – Розамунда остановилась посреди лестницы и сверху вниз посмотрела на сестру:
– У меня уже в печенках твои выверты. Знаешь, чего тебе не хватает? Проглоти свою гордыню и отправляйся повидаться с Эндрю. А меня оставь в покое. Если я решила помогать Брэдшоу, так и поступлю. Здесь в мои обязанности входит уборка да стряпня – это я и утром успею. А теперь, если тебе больше нечего сказать, давай закругляться.
У Дженнифер задрожали губы, и Розамунда тотчас пожалела, что была с ней сурова. Еще секунда – и она попросила бы прощения. Но Дженнифер опрометью бросилась в мастерскую.
Возобновив натирку полов, Розамунда уговаривала себя:
– Что ни делается, все к лучшему. Хоть будет предлог уходить из дома – мы все больше действуем друг другу на нервы.
Вот уже, наверное, в шестой раз Розамунда пыталась уйти из детской, но Сюзи немедленно оглашала дом душераздирающими воплями.
Розамунда снова уложила горячую голову ребенка на подушку, приговаривая:
– Я скоро приду – только приготовлю тебе попить. – Она сделала жест, будто подносит чашку к губам. – Пить… для Сюзи… – Но опять раздался леденящий душу крик, такой оглушительный, что Розамунда поморщилась и закрыла глаза.
От двери послышался голос Майкла Брэдшоу.
– Извините… Тяжело вам приходится! Даже в поле слышно.
Он быстрыми шагами подошел к кровати и, склонившись над больной, погрозил пальцем и сурово отчеканил.
– Слушай, Сюзи. Она-не-уходит-совсем. Просто-сойдет-на-минутку-вниз.
Он снова повернулся к Розамунде.
– Можете идти. Я с ней побуду.
Девушка захватила пустой кувшин, стоявший на заменяющем стол перевернутом ящике, и заторопилась вниз. На кухне Мэгги встретила ее сочувственным:
– Что, не отпускает? Владыка Небесный, и достается же вам! Уж я-то знаю – натерпелась. Она самого дьявола обратит в бегство, да еще и с бесенятами. Да смилостивится над нею Господь! Хотите лимонной водички? Давайте сюда кувшин. Если хозяину не дать передышки, его ненадолго хватит. Вымрет, как малочисленные народы. Где взять терпение?
Розамунда не реагировала, а лишь наблюдала за тем, как старуха погружает в кипящую воду кусочек лимона. Прежде чем отдать ей кувшин, Мэгги добавила:
– Раньше-то она не была и вполовину так плоха – там, за морем. Я два года ее нянчила. У меня было всего три клетушки, так что дитё постоянно на виду, а коли и выйдет во двор, так все равно знаешь, что рядом. А в этом проклятом доме второй этаж для нее – как другой мир. Помню, когда я сама впервые сюда попала, – тринадцать годков мне было, сопливая девчонка, больше ничего, – так и то рот разинула: сколько же здесь всего: и домина, и земли, и все прочее.
Она передала Розамунде питье в кувшине, и та со словами: 'Спасибо, Мэгги,' – выскочила из кухни.
Значит, Мэгги уже служила здесь – тринадцатилетней девочкой. Вот почему она на днях обмолвилась, что вынянчила мистера Майкла. Должно быть, в трудную минуту он повез ребенка к ней на родину, в Ирландию. Поднимаясь на второй этаж, Розамунда живо представила себе, как он мечется по свету, из одной страны в другую, в поисках… чего? Покоя? Решения своей проблемы? Утешения? Кто знает…
Он поджидал ее в дверях.
– Как только уснет, сразу уходите. Не задерживайтесь ни одной лишней минуты. Вы и так валитесь с ног.
На губах Розамунды проступила слабая улыбка.
– Не беспокойтесь, мне ни капельки не трудно. Устану – скажу.
Брэдшоу окинул взглядом голую лестничную площадку.
– Если бы я верил в Бога, сказал бы сейчас: Господь ниспосылает человеку тяжкие испытания, но и дарует утешение.
