все, как есть. Я… я открывала письма, которые он посылал ей и… и утаивала их от нее. Теперь ты понимаешь, что я натворила? Понимаешь?
Кэтрин вздернула подбородок, глядя на мужа. Этот жест, сам по себе вызывающий, не произвел никакого впечатления, так как лицо ее было искажено болью.
– Что… что это значит. Кэтрин? – Том не верил собственным ушам. – Ты говоришь, что открывала его письма к Бриджит?
– Да, да, я же тебе сказала. После того воскресенья он послал ей четыре письма, и я прочитала все эти письма и сожгла.
– О нет! Нет, моя дорогая, я не могу в это поверить, – в словах Тома были и разочарование, и боль.
– Это так, Том. Я боялась этого человека – мне передался страх тети Кэти. И я сделала все, чтобы наша дочь не досталась ему. – Говоря, Кэтрин зажимала ладонями уши так, словно звук собственного голоса был ей противен. – А еще я боялась, что он увезет ее в Америку и мы… мы потеряем ее навсегда и все время будем жить в тревоге за нее. Ведь он потомок старого Розье, а тетя Кэти говорила, что наследственность… Я знаю, все это глупо. И это мне не оправдание. Я не имела никакого права обманывать Бриджит. Теперь я понимаю, что причинила ей зло… О Боже, Боже! Я никогда не смогу себе этого простить. И я не могу винить в этом тетю Кэти. Она старая, и она находилась под впечатлением своего прошлого. Но ее предубеждения против Дэниела передались и мне, и я начала его бояться… – Кэтрин глубоко вздохнула. – Ну что ж, теперь ты все знаешь, – с отчаянием заключила она и, опёршись руками о столик, снова склонила голову.
Ее беспомощная поза вызвала у Тома жалость. Подойдя к жене, он обнял ее за плечи и сказал:
– Что бы ты ни сделала, моя дорогая, это не имеет значения, потому что ты хотела добра. Ты ведь думала, что так будет лучше для всех. Поэтому успокойся, перестань себя казнить. Того, что случилось, уже не изменишь, и жизнь должна идти своим чередом. А я всегда с тобой, моя дорогая.
Он говорил так, словно Бриджит и не было в комнате. Бриджит, слушая, как отец успокаивает мать, поняла, что покой Кэтрин он ставит превыше всего, остальное для него второстепенно. Внезапное появление Дэниела со всеми вытекающими из него последствиями взволновало его лишь потому, что оно взволновало Кэтрин. Что же касалось ее, Бриджит, того, что она могла почувствовать, узнав об этом чудовищном обмане, того, что она чувствовала все эти годы, – это не имело значения для Тома. Быть может, потому, что она не была ему родной дочерью, ее боль не затрагивала его, а если и затрагивала, то отступала на второй план перед страданиями жены. Бриджит знала, что Том в душе уже оправдал поступок Кэтрин и готов помочь ей оправдаться перед самой собой. Он защитит ее от ее собственных угрызений совести, облегчит, насколько это возможно, ее чувство вины, внушив, что она поступила так только из любви к дочери. И ведь в самом деле мать любила ее, любила, быть может, более всего на свете… При этой мысли Бриджит почувствовала, как ее сердце смягчается, а гнев и обида постепенно уступают место жалости. Она вспомнила, сколько нежности и любви она получила от матери в течение своей жизни: она не могла себе представить более любящей и заботливой матери, чем Кэтрин. А ведь рождение Бриджит вовсе не было для матери радостью. Кэтрин ненавидела отца ребенка, настоящего отца Бриджит. Однако ничто не помешало матери любить свою дочь всей душой и окружить ее нежностью и заботой. И отец тоже любил ее… Отец? Нет, она не может думать о нем, как об отце. Для нее он – всего лишь Том Малхолланд, человек, который сумел отнестись к ней, как к родной дочери, но на самом деле никогда не забывал, что она ему не родная. Том наверняка страдал из-за того, что Кэтрин, его горячо любимая жена, родила своего единственного ребенка не от него, а от другого мужчины. Но, опять-таки во имя любви к Кэтрин, он скрывал, как мог, свою горечь и относился с поистине отеческой заботой к ее дочери. Можно ли требовать от него большего? Можно ли требовать большего от них обоих?
Бриджит вздохнула и, отойдя от камина, приблизилась к родителям. При ее приближении оба обернулись и посмотрели на нее, а мать начала плакать, словно моля о прощении. Когда Бриджит подошла к ним вплотную. Том обнял ее одной рукой за плечи, продолжая обнимать другой рукой Кэтрин, и они долго стояли молча, крепко обнявшись, – так, словно все трое до сих пор являлись частью единого и неразделимого целого, именуемого семьей… Но в глубине души каждый из них знал, что узы любви и безграничного доверия, связывавшие их долгие годы, оборвались навсегда.
Глава 2
– Не волнуйся, тетя Кэти, ты вовсе не обязана с ним видеться, если ты этого не хочешь.
– Я этого не хочу, Кэтрин.
– Вот и успокойся, никто не собирается тебя принуждать.
– А ему не покажется странным, что я не хочу его видеть?
– Нет, конечно же, нет. Он знает, что ты себя неважно чувствуешь в последнее время и у тебя нет сил, чтобы принимать посетителей.
– Ты уверена, что он не знает, Кэтрин?
Кэтрин повернулась к тумбочке и, взяв бутыль с лекарством, отмерила необходимую дозу и влила в стакан Кэти.
– Он ничего об этом не знает, тетя Кэти, – уверила она старуху, поднося стакан к ее губам и стараясь не смотреть ей в глаза. – Я уже сто раз тебе говорила, что он ничего не знает, поэтому перестань волноваться.
– А что, если Бриджит узнает об этом?
– Она об этом не узнает.
– Вчера вечером она не зашла ко мне и не поцеловала меня на ночь.
– Она вчера очень устала, тетя Кэти. И ведь она зашла к тебе сегодня утром, не так ли?
– Да, да, она заходила сегодня утром… Кэтрин?
– Да, моя дорогая?
– Если… если я увижу его, я должна буду обо всем ему сказать. Это давно меня мучает.
– Забудь об этом, тетя Кэти, и успокойся.
– Но я не могу забыть, Кэтрин. Не могу. – Голос Кэти зазвучал неожиданно твердо. Она оттолкнула руку Кэтрин, когда та хотела погладить ее по щеке. – Не обращайся со мной так, словно я окончательно выжила из ума. Да, я знаю, что я очень стара и иногда мое сознание затуманивается. Но в другие минуты я способна мыслить так же ясно, как и прежде.
– Я знаю, что ты умеешь мыслить ясно, тетя Кэти.
– Кэтрин!
– Да, тетя Кэти?
– Посмотри на меня, Кэтрин.
Кэтрин обернулась от тумбочки и взяла в ладони большую костлявую руку старухи.
– Что такое, тетя Кэти?
– Я только хотела тебя спросить… Ты ведь знаешь, что Бриджит никогда не была счастлива?
– О, тетя Кэти! Ради Бога перестань. – В глазах Кэтрин стояли слезы, и она уперлась подбородком в грудь. – Пожалуйста, не говори больше об этом. Теперь уже все равно слишком поздно, ничего нельзя изменить.
– Я знаю, что теперь уже поздно раскаиваться. Но я не могу молчать. Быть может, мне уже совсем мало осталось жить, а на моей душе лежит тяжкий грех. Я причинила большое зло Бриджит. А теперь… теперь он вернулся, и я опять боюсь за нее, потому что не знаю, чем это может закончиться… Но все в руках Господа, Кэтрин, – что бы ни случилось, на то будет Божья воля. А Бриджит стала несчастной по моей вине. Я причинила ей большое зло, Кэтрин.
– Это не твоя вина, тетя Кэти, а моя. Во всем виновата только я.
– О, Кэтрин, не успокаивай меня. Ты ведь знаешь, что это не так. – Кэти похлопала Кэтрин по руке. – Тебе бы никогда не пришло в голову чинить препятствия Дэниелу, если бы не я и не мои страхи… Знаешь, Кэтрин, это очень странно, но я больше не боюсь его – я имею в виду Бернарда. Он снился мне прошлой ночью. Я видела его так ясно, словно это происходило не во сне, а наяву. Он шел через двор к конюшням, отряхивая брюки, потому что я упала с ведрами и забрызгала его помоями. Но мне совсем не было страшно. Он вовсе не был зол на меня, а даже помог мне встать и сказал, чтобы я не волновалась. А потом он пошел к конюшням, а я смотрела ему вслед. Это в самом деле случилось, Кэтрин, когда я служила у них. Я в самом деле упала с помойными ведрами и забрызгала его брюки, только тогда он ругался, а встать мне помог не
