Как я охранял Третьяковку

хлопца.

Ха, вот чего-чего, а рвения у него было и впрямь предостаточно! В самый короткий срок он буквально насмерть задолбал всех своей неуемной тягой руководить строго, но справедливо. Служил в «Куранте» сотрудник по фамилии Крыканов. Так вот этот Крыканов умудрился написать (с чубченского, естественно, настоятельного благословления) аж две объяснительные записки в течение одного рабочего дня. Одну за разговоры на посту, другую за несоблюдение субординации. Крыканов предложил Петро, как бы это… Заняться сексом с самим собой, словом. Не мастурбацией, нет. Именно вот что сексом.

Взволнованный Петро, находясь под чрезвычайно мощным впечатлением от этого разговора, не затруднился еще и несколько докладных во все инстанции накатать собственноручно.

Чубченка был чужд популизма и панибратства с чернью, потому с сотрудников семь шкур драл. Нельзя не признать, что на кое-кого он произвел желаемое впечатление. Эдуард Константинович Упорный, например, просто души не чаял в новом старшем сотруднике, и никак нарадоваться на него не мог.

«Зам. по службе и без.» был совершенно очарован петрушиными методами работы, так как рассуждал убийственно просто: чем больше объяснительных, тем явственнее видны результаты его деятельности верховному командованию, то есть Зевсу-Побегалову. Кстати, три объяснительных автоматически означали для провинившегося снятие десяти процентов жалования. Не шуточки.

Эдуард Константинович метил милягу Чубченку на Кузино место, и всячески проталкивал эту бредовую и даже опасную идею в широкие слои общественности. Что характерно, общественность в лице Сергея Львовича совсем не одобряла его креативной задумки.

Предположу, что дело тут было в следующем.

Старший сотрудник, он ведь как? Он, несмотря на всю свою занятость, все-таки большую часть времени проводит в дежурке, там же, где и любезный Сергей Львович. Сейчас не будем касаться прочих, но Петро Чубченко мнил себя чрезвычайно умным и образованным молодым человеком. Какую-то часть своей биографии Петро с его слов провел в некоем «университете» (в каком именно оставалось только догадываться, так как он никогда не уточнял сие обстоятельство). Потому и общаться Петро стремился с людьми, являющимися ему ровней в смысле интеллекта и эрудиции, то есть все с тем же многострадальным Сергеем Львовичем Шныревым. Образованный Петро пользовался любым поводом втянуть начальника смены в какую-нибудь дискуссию о природе вещей. Типа, «как писал еще Гегель в своей „Феноменологии духа“… и так далее и тому подобное, до посинения и паралича мозга.

Проблема состояла в том, что Шнырев, подозревая Чубченку в доносительстве (скорее всего, впрочем, напрасно), не очень-то охотно разводился на такие разговоры по душам. Представив, что ему в течение всего обозримого будущего придется терпеть чубченский занудный бубнеж, Сергей Львович отнюдь не пришел в восторг от такой перспективы. И приложил определенные усилия к тому, чтобы этого не случилось никогда. Справедливости ради, много усилий и не потребовалось. У Петро, несмотря на всю монолитность его нордической натуры, все-таки имелся один маленький недостаток.

Об этом больно говорить, но Петро любил выпить. Употребив же определенную дозу, он приходил в чрезвычайно словоохотливое, возбужденное и даже буйное состояние организма. Становился прямо не человек, а орловский рысак какой-то: и копытом землю рыл, и лиловым глазом косил, и дым через ноздри выдыхал, и все, понимаешь, норовил взять барьера, что означало напрыгнуть на кого-нибудь, да и макнуть игривого конько в дуплецо. В такие минуты он бывал невыносим.

Однажды Петро выпил не в то время, не в том месте, и категорически не в том количестве. Давайте прямо скажем: надрался в слюни, в лоскуты, как самая распоследняя свинья. Да еще спьяну и наговорил там чего-то не вполне политкорректного. Ну и в общем… В общем, Андрюха Кузнецов, выйдя из отпуска, благополучно вернулся к исполнению своих обязанностей, так, кажется, ничего и не узнав о петрушиных кознях.

Джедай Упорный как мог утешал своего юного падована Чубченку, но тот был просто убит горем.

Странно, но некоторые люди почему-то искренне убеждены в том, что единственное и истинное их призвание – мудро руководить массами. Конечно, крайне желательно их до этого дела не допускать, и держать от масс как можно дальше. Сергей Львович придерживался того же мнения. Жидко оконфузившийся Чубченка был низложен.

Я даже написал на это событие стихотворение. Можно сказать, оду. Так, знаете ли, накарябал когтистой лапкой, ничего особенного. Всего текста не припомню, но были в ней такие строки:

Был наш Петро любимец славы,
И даже баловень судьбы,
Когда вознесся величаво
Поверх сотрудников толпы.

Одним прекрасным летним днём,
Ему пожаловали титул,
Сотрудников полуманипул
Поставили служить при нём.

А чтоб в узде их содержать,
И на постах чтоб не дрочили,
Ему Фемиды меч вручили,
И право рапорта писать.

Дальше там шло что-то про превратности судьбы и коварство мелких людишек, а завершалось все так:

И вот поверженный титан
Сидит у входа в Галерею.
Ах, поднесите поскорее
Титану водочки стакан!

Такая вот художественная самодеятельность. Впрочем, мы изрядно забежали вперед. 20 июля 1996 года Петр Чубченко был в зените славы и расцвете своего мнимого величия.

Первый день в Третьяковке мне особо ничем не запомнился. Его я провел в компании розовощекого Димы, моего доброго наставника. Дима кроме некоторых интимных подробностей своей биографии поведал мне среди прочего, что в штатном расписании имеется еще старший подвала Олег Алексеевич Баранкин, а также Иван Иванович Чернов (мол, «вот такой мужик!») – старший сотрудник первого этажа.

Посчитав, что для начала полезной информации с меня достаточно, я вечером поехал домой, а не пошел на прощальный банкет, который устраивал мой новый знакомый Дима по случаю своего увольнения.

5. Лапундер, или макак свинохвостый

Мой первый день в качестве сотрудника был вторым днем смены, так что в следующий раз я появился в Лаврушинском переулке только в понедельник.

Понедельник, вообще говоря, выходной день в Галерее. То есть она закрыта для посетителей. За запертыми же воротами кипит жизнь, и временами весьма бурно. Вся повеска-развеска, протирка шедевров тряпочкой и прочие манипуляции с художественными ценностями производятся как раз по понедельникам.

По понедельникам же снимался длиннющий документальный сериал про Третьяковку.