Как я охранял Третьяковку

Одному в Манеже было скучновато. Ромка говорил только на смеси мата и татарского, русские слова употреблял крайне неохотно, и вообще собеседником являлся очень специфическим. Да и полукувалду эту проклятую, – основное средство манежного производства – устаешь таскать. Я стал задумываться о подмастерье. Хорошо бы, думаю, мне в подмогу взять какого-нибудь шустрого мальчишку.

После вереницы относительных неудач и горьких разочарований самым естественным образом всплыла кандидатура Кулагина. Он тогда, окончив техникум, болтался по улицам без дела. Шоковая терапия и «чикагская модель» не оставляли молодому специалисту ни единого шанса на сколько-нибудь приличное трудоустройство. Когда он приходил куда-то и показывал свой диплом робототехника, ему смеялись прямо в лицо. Натурально пропадал человек. Жизнь Кулагина стремительно катилась под откос, когда я из жалости подобрал его в канаве, отчистил от очисток и пристроил в Манеж, на штатную единицу слесаря.

Первый совместный производственный опыт, откровенно говоря, не задался. Такой покладистый в ореховском быту, Кулагин на поверку оказался сотрудником скверным. Он категорически не желал признавать мой авторитет руководителя и статус бригадира. Без году неделя, салага зеленый, он проявлял строптивость буквально во всем, даже в каких-то плевых, малюсеньких мелочах. Например, невзирая на мои указания, новый подмастерье упорно заколачивал по двадцать гвоздей на погонный метр прибиваемой поверхности, совершенно не считаясь при этом ни с соображениями экономии, ни с разумной достаточностью, ни со здравым смыслом. Никакие доводы, мольбы и даже угрозы на него не действовали – колотил, как перфоратор, и все тут. Хоть разбейся.

Привыкший к совсем другому поведению своих непосредственных подчиненных, я искренне страдал. Один раз, напившись портвейна, попытался было проучить непутевого дурака фуганком. В духе лучших мастеровых традиций, так сказать… Потом три часа пролежал связанным в ящике с опилками.

Манежная секретарша, прекрасная Кубышкина, наблюдая такое неповиновение, округляла глаза и едко иронизировала по поводу моих бригадирских способностей. Я имел определенные виды на эту Кубышкину, а потому проклинал упрямого осла Кулагина, который беззастенчиво крушил мою по крупицам собранную репутацию крутого парня. Причем, кажется, не в последнюю очередь именно из-за Кубышкиной. Подозреваю, что коварная секретарша и ему успевала делать какие-то знаки.

Под конец, правда, все встало на свои места. Я вернул себе законное положение в коллективе, возглавив профсоюзную борьбу против новой манежной администрации и нового главного инженера – клятвопреступника и самозванца Умного Боба. Но майн профсоюзный кампф продлилась не долго, и никак не успела отразиться на отношениях с прекрасной Кубышкиной. Кратковременное упоение славой народного трибуна и агитатора-главаря закончилось к обоюдному удовольствию сторон увольнением. Спасибо еще, что не по статье. Ну ладно, дело прошлое. Поминать старое – удел моральных карликов. Хотя заинтересованным лицам могу сообщить, что я ничего не забыл. А вообще… Вообще Манеж – это вполне самостоятельная и отдельная история. И ее вот так запросто, в двух словах не расскажешь.

Впрочем, некоторые детали упомянуть можно и нужно.

Служил там в пожарной охране (тогда еще в чине чуть ли не лейтенанта, и в должности чуть ли не подносящего) брандмейстер и огнеборец Костян Степанов. Помимо своей основной огнеборческой деятельности Костян имел одно милое увлечение для души. Он был самодеятельный музыкант и даже, не побоимся этого слова, автор-исполнитель собственных песен. Причем не особо обремененный честолюбивыми помыслами. Поигрывал там себе чего-то, и ни о чем таком не задумывался. Тщеславные мечтания были ему не то чтобы чужды, они просто не посещали его голову.

Кулагин же по совершенно непонятным причинам мнил себя как минимум вторым Джимом Мориссоном, ощущая в себе творческую потенцию чудовищной силы и сильнейший зуд в области копчика. Повторяю, как минимум. Меня лично такой суровый дисбаланс между кулагинскими грезами и реальностью расстраивал и изумлял одновременно.

На гитаре он и сейчас-то не мастер спорта, а в ту далекую пору уж и подавно, но вот такой он странный человек – это на первый взгляд существенное обстоятельство совершенно не мешало ему чувствовать себя аккурат в центре мировой музыкальной культуры, в самой ее соковой сердцевине, непосредственно в хрустящей кочерыжке. Так бывало и говаривал наш любезный: «А что Гребенщиков? Вчерашний день. Довольно мелок этот ваш БГ по сравнению со мной в перспективе!». Из всех классиков Кулагин более или менее признавал лишь Леннона, прочих же обещал заткнуть за пояс в самое ближайшее время. Я только хватал ртом воздух от такой наглости. Говорить я совершенно терял способность.

Прознав про то, что в Манеже, буквально у него под носом существует бард-куплетист и лауреат Грушинского фестиваля, Кулагин решил время даром не терять и срочно организовываться в коллектив, сколачивать вокально-инструментальный ансамбль из себя и пожарника.

И тут же накинулся на несчастного Костяна с редким остервенением.

Костян был полная психотипическая противоположность Кулагину. Склонный, скорее, даже к самоуничижению, он не грезил сценой, не мечтал жадно о славе, и не пугал соседей, просыпаясь вдруг посреди ночи с яростным воплем: «Я вас не слышу! Где ваши руки?».

От Кулагина Костян находился в боязливом недоумении. Он никак не мог уяснить чего от него нужно этому бесноватому манежному слесарю.

Насколько мне известно, пожарник отнекивался и отбрыкивался как только мог. Но надо знать Кулагина. Если Кулагину что-то от вас нужно, то лучше отдайте ему это по-хорошему, иначе все равно отдадите, только еще и нервы потеряете. Напор и страсть сделали свое дело. Рок-группа была-таки образована. Костян представлял собой как бы кучку сухих березовых полешек, а Кулагин с успехом исполнил партию трудногасимой шведской спички. Они сошлись, и синие ночи взвились костром народного творчества. Определенное количество музыкального дарования Костяна слились с безудержной кулагинской энергией, в результате чего коллектив под декадентским названием «Сорго» функционирует и поныне. Напомню справки ради, что сорго есть злаковая культура, из которой веники вяжут.

Спустя полгода Кулагин перебрался из Манежа в Центр Международной Торговли им. доктора Хаммера – монтировать в составе бригады бравых молодцов выставочные стенды. После истечения испытательного срока ему выдали чудесный шведский рабочий костюм с катафотами на карманах, набор необходимых инструментов и специальный ключ-трещотку. Что еще надо человеку? Ничего. В 91-ом году иметь ключ- трещотку было примерно так же престижно, как сейчас иметь личный истребитель.

Отживал Кулагин в ЦМТ, по его собственному признанию, просто немеренного бабла. Нет, правда, подтверждаю как свидетель: капиталисты платили жирняво, по расценкам РАБИСа, с какой-то нереальной северной надбавкой. Во всяком случае, и на первый лаковый «Стратакастер» хватило, и на богатые казацкие сапоги с вензелями, и на «сюртук наваринского пламени с дымом». Хватало даже на импортное пиво в банках, что по тем диким временам мог себе позволить далеко не каждый. Пиво в банках – это был такой пацанский знак качества, бесспорное доказательство успешности.

Мне оставалось только украдкой смахивать скупые слезы радости и гордости. Ведь это я выписал Алешке путевку в жизнь, не дал ему в трудный момент биографии пропасть под забором.