– Но он же сириец, – в недоумении возразил Джелал. – И разговаривал с сирийцами, со своими земляками. Я сам много раз видел…
– Его мать – израильтянка. Он с детства работал на Моссад. И сюда его послали израильские шакалы. Ему нужен был телефон, чтобы рассказать им о нас. А израильтяне рассказали бы русским. Они все заодно. Они все против мусульман. Если бы не ты, тайна была бы раскрыта. Ты спас нас, брат. – Муса раскрыл объятия и обнял Джелала, как самого близкого родственника. Потом его по очереди обняли остальные.
Джелал был горд и счастлив. Ему все-таки удалось доказать, что он – один из избранных. Ведь никто не обратил внимания на Керима, который действовал, надо сказать, чрезвычайно осторожно, добираясь до телефона в конторе. И только он, Джелал, проявил бдительность. Теперь он стал одним из лучших, и его наверняка назначат на руководящий пост, когда начнется восстание. Он будет командовать своим отрядом. О нем узнают во всем мире, в том числе и в родной деревне, и он будет так же знаменит, как дядя Саид. Он вернется домой важным и богатым человеком, и возле него соберется вся деревенская знать, чтобы, затаив дыхание, послушать, как он воевал против неверных…
– Надо его убить, – сказал Казбек, сделав жест ребром ладони по горлу и протягивая нож Джелалу. – Ты сможешь это сделать?
– Могу, – сказал Джелал, уверенно забирая у Казбека нож.
Он шагнул к Кериму, занося на ходу нож, но Казбек остановил его:
– Подожди, мы снимем казнь на пленку и покажем это нашим врагам. Пусть знают, что бывает с теми, кто хочет нам помешать.
В лицо Керима несколько раз плеснули водой из ведра, смывая с него кровь. Ваха отвязал веревку, притягивающую шею жертвы к стулу, и голова Керима бессильно упала на грудь. Казбек уже держал в руке маленькую видеокамеру и направлял ее на Керима. Он дал знак Джелалу.
Тот зашел за спинку стула, схватил Керима за волосы и задрал его голову вверх, так, чтобы он смотрел в объектив. Джелала охватил какой-то восторг от того, что сейчас его руками совершится. Он неистово крикнул «Аллах акбар!» и одним взмахом перерезал Кериму горло от уха до уха.
На грудь и живот Керима потоком хлынула черная кровь и потекла на пол. Его ноги мелко и быстро задергались, в горле булькало… Казбек, Ваха и Хамзат громко смеялись, одобрительно хлопая Джелала по плечу. Муса улыбался ему, как доброму другу. Его глаза светились доверием.
– Молодец, – сказал он, когда Джелал положил нож на стол. – Ты – настоящий джигит. Воин. Нам такие нужны. Отныне ты не будешь работать на стройке. Тебе будет поручено более важное задание.
Джелал, сияя улыбкой счастья, кивал. Сбывалось все, о чем он мечтал.
– Операция начнется через два дня, – сказал Муса. – Я хочу, чтобы ты знал это. Ты заслужил наше полное доверие, Джелал.
В первый раз он назвал его по имени. Из его уст это прозвучало как самое высокое звание. Джелал вспомнил первый день своего приезда и то, как он спросил у Мусы про деньги. Это был такой глупый поступок, ему до сих пор было за него стыдно. Но ничего, Муса, скорее всего, и не помнит об этом. А если и помнит, то не придает этому значения. Раз он назвал ему точную дату начала восстания, то он доверяет ему, как самому себе…
– Ты ведь теперь останешься жить у нас? – спрашивал Муса. – После того как мы победим и русские перестанут ходить по нашей земле?
Джелал немного растерялся. Вообще-то по окончании операции он хотел ехать домой, чтобы там отдохнуть и подыскать себе невесту.
– Ведь Зиза понравилась тебе? – с отеческой улыбкой спросил Муса.
Джелал зарделся и неуверенно кивнул. Муса и про это знает?
– Когда у нее закончится траур, возьмешь ее в жены, – сказал Муса. – Она еще очень молодая и красивая. Ты ей тоже понравился. Хорошо?
Джелал растерянно и радостно хлопал длинными ресницами. После того разговора у дома он не решался поднять на Зизу глаза. И вдруг оказалось, что ему отдают ее в жены…
– Да, Муса, конечно, Зиза мне нравится… Я женюсь на ней…
Муса снова обнял его и прижал к груди. Джелал обнял его. Это была настоящая семья – его семья. Конечно, он останется здесь и будет жить с красавицей Зизой и кучей детей в своем прекрасном доме, среди этой красивой природы, полной пышной зелени и чистой воды… Его шумно поздравляли и со смехом хлопали по плечам. У Джелала даже слегка закружилась голова от возбуждения. Он словно попал в сказку, где все чудесным образом исполняется. На скрюченный, окруженный лужей крови труп, привязанный к стулу, никто не обращал внимания…
17 июля, верхнеозерский аэродром, 13.15
Аэродром был сравнительно небольшим и не мог принимать большие международные аэробусы весом в несколько сот тонн. Но самолет депутата Травкина – реактивная игрушка для взрослых, обязательный атрибут жизни голливудских звезд – был достаточно компактен для того, чтобы совершить здесь благополучную посадку.
Когда изящный белый лайнер с красной полосой на борту остановился недалеко от здания аэропорта и от него плавно отделилась и легла вниз дверца-трап, к нему направилась небольшая, но внушительная свита – представители городских властей. Из самолета на трап ступил Иван Петрович в скромном сером костюме. Придерживаясь за поручень, он медленно сошел вниз. Вслед за ним вышли только его пресс- секретарь, тощий прилизанный субъект в темных очках, и один телохранитель. Больше никого не было, что несколько удивило встречающих. Они думали, что с депутатом пожалует чуть ли не весь его многочисленный штат помощников, и для них уже был накрыт стол в самом лучшем ресторане города. Скромность Ивана Петровича порядком озадачила их.
После приветствий и вежливых вопросов, как прошел перелет и мягкой ли была посадка, мэр Верхнеозерска осведомился, какова будет программа пребывания уважаемого гостя и на сколько дней он задержится в их гостеприимных краях. Ответ Ивана Петровича был тоже несколько неожидан. Оказалось, он прилетел только на день, даже на полдня, и вечером должен срочно лететь дальше.
– Такая насыщенная программа… – с легкой улыбкой как бы даже немного пожаловался Иван Петрович. – Надо везде успеть, а времени не хватает. Россия-матушка велика, даже на самолете везде не успеть…
Встречающие понятливо покивали. Да, они сами были люди казенные, слуги, так сказать, народа, и понимали нелегкие заботы гостя. Если у них, деятелей районного масштаба, дел всегда по горло, то уж у вице-спикера Думы их вообще невпроворот. Спасибо, что хоть выкроил день, нашел возможность завернуть и к ним, почтил вниманием.
Когда Иван Петрович в сопровождении хозяев города подошел к зданию аэропорта, к нему подбежали несколько журналистов, подсунули диктофоны. Но Иван Петрович сослался на страшную занятость – ни минуты свободного времени – и на их вопросы отвечать не стал. Его пресс-секретарь на ходу заявил журналистам, что Иван Петрович намерен посетить бумажно-целлюлозный комбинат, осмотреть главные достопримечательности Верхнеозерска и провести деловое совещание с властями, – и на этом общение с прессой было закончено.
Надо сказать, что на этот раз депутат Травкин держался как-то уж слишком скованно. Обычно он улыбчиво и подолгу отвечал на все вопросы журналистов и любил принять осанистые позы, глядя в объективы телекамер. Имидж, как говорится, дороже всего.
Не до имиджа было на этот раз Ивану Петровичу. Игра, в которую вовлек его благодетель Лев Осипович Бирчин, лишила его покоя и наполнила все тело мелкой знобящей дрожью, с которой он, как ни старался, никак не мог сладить. Он понимал, что зашел слишком далеко, но не видел никакого спасительного выхода. Сломав его сопротивление относительно предоставления самолета для каких-то темных целей, Лев Осипович легко убедил, нет, скорее заставил забрать в городе и лично доставить на борт несколько ему неизвестных человек. Что было делать бедному Ивану Петровичу? После упоминания Бирчиным о записи всех их тайных разговоров у него не было выбора, кроме как принять все условия и беспрекословно их выполнять. О том, чтобы добровольно обратиться в ФСБ и во всем повиниться, не могло быть и речи. Месть Бирчина последует незамедлительно, и по совокупности преступлений Ивана Петровича без всяких церемоний упекут на нары, тут он не обольщался ни на минуту. Оставалось одно: выполнить просьбу-приказ Бирчина и уходить в отставку. По состоянию здоровья, подорванному на непосильной государственной
