человек калекой останется, а из-за кого?.. Нет-нет, что ты!.. Этого не может быть. Это только кажется, мерещится…»
Снова вспомнилось, как командир отряда поглядел на него. Да, в глазах – удивление, презрение. И решимость, выдержка необычайная. Потемнел от боли, а не подал виду, не стонал. Оперся рукой на плечо партизана и поскакал на одной ноге. У порога на миг обернулся – не разобрать, на хозяйку с ребенком или на Илью Ильича. И опять этот его укоряющий взгляд! Так, наверно, и смотрел бы все время, приведись с ним разговаривать.
А партизан, что неотступен был от командира, совсем молоденький… Глядел на все любопытными, почти детскими глазами. Может, ученик Красноозерской школы? Один – настоящей учитель, другой – настоящий ученик…
Илья Ильич почувствовал мучительную боль, стыд, когда подумал о себе, о своих теперешних скитаниях. «Куда ты, человече, идешь, куда придешь, чего ты хочешь?»
Где-то в полночь заметил, что идет не той тропинкой. Если бы правильно шел, давно бы открылось поле, а тут все лес да лес, густой, как прежде. Попробовал взять в сторону, – найти другую тропинку, но заплутал еще больше. Ходил, искал, то вправо сворачивал, то влево… Хоть бы как-то из чащобы этой выбраться! Может, тогда хватило бы сил добрести хоть до Красного Озера, до Жарского… Поговорить с ним, душу отвести… Да вот нету дороги… Где же дорога?..
А лес все гуще, гуще. Сыплет холодная изморось. Ноги скользят по мокрой жухлой траве, заплетаются от усталости.
Илья Ильич споткнулся, упал на колени, на руки. Кепка куда-то отлетела. Казалось, подняться не хватит сил. Нащупал пенек, сел, горестно уронив голову на грудь. Перед глазами опять возникла из тумана белоголовая девочка, которую он некогда носил на руках. Вспомнились жена, сын, дочь. Они не ждут его домой. Никто теперь не ждет его!
В груди сильно закололо, стало душно, еще более душно, чем там, у виселицы.
Колючая изморось сыпалась за воротник…
V
В Старую Чиглу, после долгого перерыва, пришло первое письмо с фронта. Прислал его муж Валентины Захаровны. Почти с самой весны сорок второго года Старая Чигла не имела связи с фронтом. Оккупанты заняли Воронеж, подошли под самый Анненский район. Где-то оборвалась почтовая связь…
Валентина Захаровна была, что называется, на седьмом небе. Сегодня первый день занятий (хоть на дворе октябрь), и она побежала в школу. В переменке ее тотчас окружили учителя, ученики с первого до седьмого классов. Все ликовали, чувствовали, что на фронте стало лучше, что враг дальше не пройдет, а может, скоро и вовсе вспять покатится.
Вера подумала, что теперь и от Андрея должна прийти весточка. Она стояла у окна с Алиной и Анной Степановной и читала Валино письмо. Читала долго, будто изучая, останавливаясь мысленно чуть не на каждом слове. Так давно не держала она в руках писем, что один вид вот этого помятого, проштампованного листка, его какой-то особенный запах вызывали необычайное волнение.
– Почерк знаешь на чей похож? – Алина протянула руку к письму.
– Погоди…
Анна Степановна наклонилась поближе к Вере, с минуту всматривалась в неровные строчки и, вздохнув, заметила:
– У моего Николая почти такой же.
Подошел Анатолий Ксенофонтович, и Вера поспешно свернула письмо, даже как-то отшатнулась. Алина глянула на нее удивленно.
– Дайте мне взглянуть, скажу, из какой части, – предложил физрук.
– Ничего вы не скажете…
– Вера! – недовольно воскликнула Алина.
Физрук взял письмо, повертел его в руках, но так ничего и не определил.
Весь день Валентину Захаровну искали, старались с ней встретиться чуть ли не все старочигольцы. Всем хотелось самим убедиться, что письмо пришло с фронта, а если можно, то и узнать, о чем там прописано.
Позже всех прослышал о письме Любомир Петрович: Людмила Титовна, обеспокоенная его затянувшейся болезнью, оберегала старика от всяких треволнений, даже от приятных. И еще – в его болезни она винила одну себя.
Любомир Петрович читал письмо и плакал в радости. Плакал и в горести: такую непоправимую ошибку в своей жизни совершил он по слабости характера! Людмила Титовна, пока он читал, сидела на кровати рядом, пыталась утешить мужа, а при случае и забрать, спрятать письмо. Но Любомир Петрович невежливо смахивал ее руку со своей груди и в разговор не вступал. Боялся вступать, ибо знал по опыту: стоит только заговорить с ней, обязательно уломает его, настоит на своем.
В начале лета, когда угроза оккупации Воронежской области стала совсем реальной, Любомир Петрович не устоял, поддался уговорам жены, согласился на эвакуацию. Загрузили подводы домашней утварью и живностью – одеждой, продуктами, мебелью, курами, гусями, поросятами, да еще привязали к телеге корову и телушку. И со всем этим скарбом, с детьми тронулись ночью на восток. Провожал их лишь Анатолий Ксенофонтович.
В школе было еще много работы, не все экзамены завершились, учителя за несколько прошлых месяцев и начинающиеся каникулы не получили зарплаты… Немало было и других хлопот, неполадок. А еще, как на ту беду, простудилась на ночных оборонительных работах, слегла Анна Степановна. Пришлось все заботы взвалить на свои плечи Вере и Валентине Захаровне. Днем – в школе, ночью – на окопах. И выяснилось скоро, что далеко не все дела можно уладить. Стало известно, что Любомир Петрович прихватил с собой ту самую, не полученную учителями зарплату.
Внезапный отъезд директора школы вызвал в деревне панику: «Значит, плохи дела, если актив удирает!»