– Возьмите кобылку, – посоветовал Зайцев.
Андрей и сам об этом подумал.
– Где она?
…Усевшись в седло и держа повод левой рукой, он нащупал правой ногой стремя, проверил, хорошо ли оно подогнано под его рост.
Почувствовав на себе настоящего седока, кобылка задрала голову, закружилась, затанцевала на месте.
От легких шпор она сразу взяла в галоп, и Сокольный исчез в темноте, – только топот копыт, постепенно замирая, доносился издали.
– Вот это кавалерия! – восхищенно воскликнул Зайцев и пошел к яме смотреть, как связисты устанавливают телефон.
Вернувшись, Сокольный привязал лошадь к дереву и молча направился к своему импровизированному блиндажу. Оттуда доносился веселый и звонкий смех Марии. «С кем это она так развлекается?» – подумал Андрей и решил немедленно оборвать неуместное веселье. Но, спустившись в блиндаж, увидел, что Мария, отбросив на плечи пышные волосы, держит возле уха телефонную трубку, дует в нее и кричит чуть ли не изо всех сил. Скажет фразу и рассмеется, услышав ответ, а то и сама говорит и хохочет, казалось бы, беспричинно.
Увидев командира, девушка понизила голос, однако разговора не прекратила и даже не изменила интонации. Наконец попрощалась с собеседником на высокой ноте, положила трубку и сказала, будто оправдываясь перед Сокольным:
– Подружка там у меня, Галя. Такая веселая…
– И не спит? – равнодушно спросил Андрей.
– Ну кто теперь спит?
– А вот вам-то и нужно поспать. До рассвета.
– Посплю еще. Успею.
Андрей повернулся к Зайцеву:
– Бойцы отдыхают?
– Так точно.
Сокольный глянул на ручные часы:
– Еще сорок минут и – подъем.
– Есть!
Андрей присел на полусгнившую, с метр длиною доску, которую где-то нашел и приспособил под скамейку Зайцев. Телефон стоял на каком-то чурбаке. Под ним и везде возле стен толстым слоем были настелены скошенный зеленый овес, чебрец, ромашка, папоротник. Смесь самых разнообразных запахов наполняла блиндаж приятным ароматом луга, сенокоса, несмотря на то что был он почти весь открыт. Только над телефоном виднелись покрытые плесенью плиты, то ли из бетона, то ли остатки кирпичного свода, – в темноте не разобрать. Зато совсем не ощущалось сырости, будто не в подвале находишься, а где-нибудь на травке среди деревьев.
Тусклый серп месяца стоял прямо над блиндажом и, когда ему не мешали тучи, стремился заглянуть во все углы. Этот расплывчатый свет не встречал преград на поверхности земли рядом с блиндажом. Тут росла только одна вишня, старая и почти безлистная. В этом, по мнению Сокольного, был главный изъян облюбованного Зайцевым взводного КП. Но предусмотрительный вестовой учел все и подготовил на всякий случай маскировку: под вишней уже лежала добрая охапка зеленых ветвей со свежей листвой.
На позициях отделений было тихо-тихо, казалось, тут нет ни души. Ничто не нарушало безмолвия леса: ни шелест листвы на деревьях, ни шорох неведомых зверьков в густом и высоком папоротнике вокруг блиндажа, ни сонные голоса птиц. Все погрузилось в тот спокойный и сладкий сон, который приходит обычно перед рассветом. Только кобылка, привязанная к дереву, без устали жевала принесенную бойцами траву, и мирный хруст ее все время слышался Андрею в блиндаже.
Откуда-то издалека, из-за овсяного поля, послышался первый, пока еще неуверенный свист какой-то ночной птахи. С каждой минутой он становился смелее, громче, будто нарочно, чтобы в блиндаже не уснули. Сидя на траве у телефона, Мария заслушалась. С песней ночной птички прилетели к ней воспоминания о далеком отсюда крае, где родилась и выросла.
Перед глазами возник густой, огромный зеленый лес, полосой поднимавшийся по ту сторону неширокой речушки с не совсем привлекательным названием Битюг. Сколько там было соловьиных песен и ночью и днем, как любила Мария их слушать!
Вот родительский домик с высоким резным крыльцом. Вторая половина в нем неоконченная, жили только в одной. За домиком сад, а в нем несколько яблонь, в основном ранеты, груши, вдоль забора – вишни, сливы, крыжовник.
К их садику примыкал школьный сад, не очень урожайный, но зеленый-зеленый. Еще маленькой Мария, бывало, каждую весну с нетерпением ждала, что соловей прилетит в их садик, совьет гнездышко и начнет петь. Так думалось всегда весной, и девочку огорчало до слез, что певец, вопреки ее такому сильному желанию, не хочет селиться ни в садике, ни в школьном саду, предпочитая лес за рекой.
Сейчас мама, если жива-здорова, хлопочет, небось, в огороде, а сама нет-нет да посматривает на самолеты в небе, стараясь распознать, какие из них наши, а какие – фашистские. Сбросит такой бомбу, и вместо домика, вместо огорода останется глубокая яма-воронка…
Зайцев, дремавший в углу, вдруг закричал, обрывая мысли о доме.
– Чего ты? – спросил Андрей.
– А?
