– Правильно меня вышибли, – Сэдлер принес две большие крутобокие рюмки, содовую, разлил виски, разбавил водой и тяжело устроился в кресле напротив. – Старый я стал, совсем нюх потерял. Четыре дня таскать за собой хвост и не заметить!.. – Сэдлер сокрушенно качнул головой.
– Да не убивайтесь вы так. Вы не заметили «хвост», Пол, потому что не ожидали его и не проверялись. Зачем проверяться честному человеку, не ведущему игру и не участвующему в разработках секретных программ? – Бредли взял рюмку и приподнял. – За встречу?
Сэдлер, тоже потянувшийся было за рюмкой, замер и прошил собеседника взглядом: иронию и намек в словах Бредли он уловил без труда. Посидев в неудобной позе секунду, все же дотянулся до рюмки. Они чокнулись, выпили.
Несмотря на кажущуюся непринужденность разговора, оба испытывали скованность: Бредли – от неизвестности окончания встречи, Сэдлер – от неясности ситуации.
– Хотите узнать, как сложилась моя судьба после Германии? – спросил Сэдлер.
– Нет. Я ее знаю. Я следил за вами вплоть до вашего ухода из УСС. Я даже знаю о том, что случилось в Германии. В сорок шестом, незадолго до своей смерти, мне рассказал об этом следователь Пакстон. Мы тогда с ним случайно повстречались в Вашингтоне.
– От чего он умер?
– Сердце.
– Жаль его. Это ведь он должен был тогда вести те документы… В последний момент я переиграл… Жаль его… – повторил Сэдлер. – Ну что ж, тогда расскажите о себе. Признаться, я потерял вас из вида почти сразу же.
– Три месяца карантин на военной базе ВВС под Вашингтоном, потом – учебный центр в Великобритании. Учили прыгать с парашютом, закладывать тайники и прочим премудростям.
– Освоили?
– А как же! На деле, правда, не пригодилось, по возвращении меня назначили в Управление безопасности. Тут стояли несколько иные задачи…
Бредли замолчал, давая понять, что о подробностях «иных задач» распространяться не намерен; Сэдлер и сам это понял, поэтому длительное его молчание было вызвано не ожиданием продолжения рассказа – он размышлял о превратностях людских судеб.
– В один прекрасный день, Стэн, я сделал для себя любопытное открытие… Оказывается, люди делятся на две категории: на везучих и невезучих, – заговорил Сэдлер, задумчиво вертя в руках рюмку и глядя, как в ней переливаются остатки виски. – Первым в жизни везет всегда и во всем, вторые довольствуются тем, что им остается. Так вот, вы относитесь к первым. Вам повезло тогда, когда вас не убили при переброске. Еще там, в Берлине. Вам повезло с тем эсэсовским подполковником, который «притащил» вас к нам. Вам повезло, когда беднягу Эдди вместе с вашими документами разнесла на куски немецкая мина. Вам повезло в том, что человек, который «вел» вас в кадровом аппарате УСС, скоропостижно скончался за два дня до вашего прилета в Вашингтон, не успев передать вас кому-либо другому. Вам повезло в том, что УСС, в которое вам удалось проникнуть, вскоре вообще было ликвидировано, а потом, в результате этой ликвидации и образования нового разведывательного управления, возникла такая кадровая чехарда с переводами, что вы проскочили в ЦРУ уже без всяких проблем. Вас вынесла волна благоприятно складывающихся – для вас – обстоятельств. Вам повезло даже в том, что наши… дуболомы вышибли меня сначала в хозотдел, а потом и вообще из разведки.
– И в отместку им, дуболомам, вы нигде и ни разу не вспомнили мое имя?
Сэдлер ответил не сразу. Он вылез из кресла, засунув руки в карманы брюк, прошелся по комнате, остановился у книжных полок и долго рассматривал корешки книг, будто видел их впервые. Он пожалел, что сказал все это: получилась плачущая исповедь завистливого неудачника, поэтому он благодарен был Бредли за то, что тот задал свой вопрос без тени насмешки или злорадства.
Бредли вновь обратил внимание на походку Сэдлера: он обратил на нее внимание еще раньше, когда в течение последних четырех дней наблюдал за ним. Походка, да и весь его облик, были усталыми, вымученными. Так выглядит человек, бесконечно уставший от жизни и разочаровавшийся в ней.
– Местью это назвать нельзя. Это была обида. Простая человеческая обида. На справедливое наказание провинившийся человек не обижается, он понимает, что заслужил его. Но когда наказывают невиновного… Или когда наказание не соответствует проступку… – Сэдлер подошел к столику, наполнил свою рюмку и, не разбавляя, залпом выпил. Затем сказал, улыбнувшись:
– Видите, я научился пить совсем как вы, русские.
– Дурное дело не хитрое.
– А-а… Ну их всех к черту, – махнул рукой Сэдлер. – Они сами выбили меня из обоймы. И давайте на этом экскурс в мою историю закончим. Мне неприятно все это вспоминать. Я вас слушаю, Владимир Алексеевич… ах, извините, Стэн.
Бредли усмехнулся и встал – теперь настал его черед прогуляться по комнате до книжных полок и обратно. Весь разговор был им продуман и выстроен, и все же сейчас, когда дело дошло до главного, Бредли испытал легкое замешательство.
– Когда разведчик ведет охоту за секретами иностранного государства, это нормально. Это его работа, – повернувшись к Сэдлеру, тихо заговорил Бредли. – К профессионалам высокого класса даже иностранная контрразведка относится с неким уважением. Все это понимают, и я в том числе. Я не понимаю другого… Я не понимаю, как разведчик-профессионал может принимать непосредственное участие в создании оружия массового поражения! Я не понимаю, как вы дали согласие на участие в экспериментах над гражданами своей собственной страны, а, Пол? Подождите, не перебивайте, – остановил Бредли Сэдлера: тот явно намеревался либо что-то сказать, либо возразить. – Мне известно про квартиры в Гринвич- Виллидж. Мне известно всё, Пол…
– Всё? – не утерпел-таки Сэдлер.
– Достаточно.
– Достаточно для чего?
– Для того, чтобы начать делать кое-какие выводы. Только не притворяйтесь, что вы не понимаете, о чем идет речь.
– Знаете, Стэн, после смерти Моники во мне что-то надломилось, – заговорил Сэдлер после долгой паузы. – Я вдруг понял, что я остался один. То есть совсем один. Знаете, как это страшно, Стэн, вдруг ощутить себя одиноким и никому не нужным стариком? Дочь? – Сэдлер махнул рукой. – У нее своя семья, свои проблемы. Своя жизнь. Нет, я никого не осуждаю… Так, наверное, и должно быть. Они живут в Сан- Франциско, живут хорошо, и слава Богу. – Сэдлер наклонил голову и чуть отвернулся. Уловка не удалась: Бредли заметил, как у него покраснели глаза и задрожал подбородок – он никак не мог свыкнуться с мыслью о потере жены. – Я перестал опасаться, Стэн, – снова заговорил Сэдлер, справившись с минутной слабостью. – Я совсем перестал опасаться. Я утратил чувство самосохранения. Чему быть, того не миновать. Да и зачем?.. Зачем, если конец все равно у всех будет один. К чему вся эта суета, – Сэдлер обвел взглядом комнату, – если там все это не будет иметь уже никакого значения? Так что, если вы пришли меня шантажировать, то, должен вас разочаровать, это пустая трата времени, – Сэдлер уже окончательно справился с собой. – Шантаж – прием примитивный. Его применяют к дуракам.
– Ну почему же к дуракам?
– А как назвать тех людей, которые совершили компрометирующие их поступки и тем более допустили возможность использования их против себя?
– Вы стали фаталистом, Пол. Только фатализм ваш какой-то уж больно мрачный, граничащий с обреченностью. А ведь это не так. Не совсем так. Страшен не сам «конец», страшна неизвестность, которую он в себе таит. Человек всегда страшится неизвестности, точно так же как он страшится боли, высоты… Чувство страха – это чувство врожденное, а не приобретенное. Это заложено с рождения, в подсознании, тут уж ничего не поделаешь. А что касается нашей, как вы говорите, суеты… Она нужна не нам. Она нужна детям. Ведь им до того «конца» ой как далеко, они о нем даже не думают. Вот и пусть живут они счастливо и не думают о нем… и обеспечить это должны им мы, взрослые. Своей суетой. Дети вообще не должны умирать, Пол. А по поводу дураков… Спорное утверждение, только дискуссию на эту тему давайте отложим до более подходящего времени. Я пришел не шантажировать вас. Я пришел вас предупредить. Вы ведь знаете о несчастном случае, который произошел в гостинице «Стетлер»? – спросил Бредли в ответ на
