Вот он взлетает высоко к потолку, а Люся успевает проделать множество движений, прыжков, поворотов и, даже не глядя, протягивает руку. В точно назначенном месте, в точно назначенное время обруч послушно ложится ей на ладонь. Или она запускает его по полу, и, побегав вокруг, он возвращается к ней, как хорошо выдрессированная, ласковая собачонка. А потом Люся, разметавшись в удивительно мощном и быстром прыжке, пролетает сквозь сверкающий круг...
Движение следует за движением. Гибкие, изящные, страстные, всегда законченные, всегда несущие какой-то замысел, сливающиеся с музыкой.
Александру приходит в голову неожиданная мысль: в свое время некоторые художники на Западе пытались живописью изобразить музыку. Играл пианист, оркестр, а бородатый мэтр бегал вдоль холста, беспорядочно нанося на него разноцветные мазки. Разумеется, ничего не получалось. А вот то, что он видел сейчас, и есть музыка, выраженная движением, телом, прекрасным человеческим телом. Случись сейчас в зале композитор и проделай Люся свое упражнение без музыкального аккомпанемента, по одним ее движениям композитор смог бы, наверное, восстановить свою музыку. Александр помнил, что рассказывала ему Люся: как составляют они с Еленой Ивановной произвольное упражнение. Берут гимнастку и подбирают к ней музыку. Вот Люся, с ее сменами настроений. Они выбирают ей какую-нибудь трехчасовую пьесу: «Полишинеля» Рахманинова, этюд Скрябина, «Тарантеллу» — так, чтобы спокойная часть чередовалась с насыщенной, чтобы было, как у Люси в жизни: то она нежная, тихая, то колючая, насмешливая. Потом к музыке подбирается упражнение...
А музыка в зале звучит громко и радостно. Кажется, с ней вливаются в зал солнечные лучи, свежие ветры, ароматы полей и лугов, синева небес и зелень лесов. И Люся, только что плавно клонившаяся к земле в позе умирающего лебедя, только что словно раскрывшаяся вся навстречу невидимому солнцу, приемля его обращенным вверх просиявшим лицом, распахнутыми для объятий руками, высоко поднятой трепещущей грудью, теперь, словно пантера, рассекает зал неистовыми в своей стремительности прыжками...
«Нет, черт возьми, — думал Александр, до боли сжимая пальцами спинку стула, за которым стоял, — здесь надо иметь микроскоп, чтобы увидеть ту грань, где спорт переходит в искусство!»
Прозвучал последний аккорд. Люся замерла с откинутой головой, тяжело дыша, подняв правую и опустив левую руку.
И ничего не произошло. Не обвалилась крыша от грохота аплодисментов. Никто не бросился к Люсе, чтобы качать ее на руках. Только одна из девушек еле слышно прошептала: «Ой, ну прямо как Уланова...»
Елена Ивановна, недовольно морщась, подошла к Люсе и стала объяснять: «Вот здесь спокойней, а вот там, где взмах музыки — Нона Владимировна, пожалуйста, вот-вот тут, — у тебя тоже должно идти взмахом. И потом при переходе не выпархивай, не надо. А вот руку — не знаю, — она в задумчивости покачала головой, — ты делаешь двумя, а что если одной? А? Попробуем. Внимание! Все сначала! Нона Владимировна, прошу вас».
Шла будничная, рядовая тренировка. Исправлялись ошибки, додумывались детали, в сотый, в тысячный раз отрабатывались движения. Неделю, месяц, годы...
Ну что ж, Александр не удивлялся. Он сам был спортсменом и хорошо знал, что такое соленый пот победы, какой ценой добывается лишняя десятая балла, лишнее очко, сантиметр, килограмм. Но знал он и ни с чем не сравнимую радость, когда, подняв его руку, судья объявлял: «Победил Александр Луговой!»
Как много надо трудиться, чтобы услышать эти три простых слова. Всегда, во всем. Разве Лузгин, сказав, что направляет его очерк в набор, не произнес те же слова: «Победил Александр Луговой!», — а профессор на экзамене, выводивший в его зачетке крупную пятерку, хоть и молчал, но думал то же: «Победил Александр Луговой».
Вся жизнь человека — борьба. С трудностями, препятствиями, врагами, обстоятельствами. С самим собой, наконец. И вот в этой последней борьбе победа всегда трудней...
Александр посмотрел на часы. Скоро Люся закончит тренировку, он проводит ее домой и поедет тренироваться сам.
Александр усмехнулся. Прямо скажем, у него тренировка протекает иначе. Там нет красивой музыки, изящных поз, красивых движений. С художественной гимнастикой, будь ты хоть трижды чемпионкой, нарушителя границы не задержишь и бандита не скрутишь. Пусть уж каждому свое. Наверное, все виды спорта хороши и полезны. Вот он посвятил себя самбо — и не жалеет, хотя работать приходится дай бог!
Иван Васильевич придерживался в занятиях жестких методов. На вооружение он взял лозунг: «Тяжело в учении — легко в бою».
— Знаете, ребята, — говорил он, держа в руках тетрадь, — как тренируются классные японские дзюдоисты? Вот Иошиматсу, четырехкратный чемпион Японии. Он в своих записках вспоминает: тренировался с тринадцати тридцати до шестнадцати часов, с восемнадцати до девятнадцати часов, садиться во время занятий не разрешалось. Нужно было все время бороться, Да еще с борцами более высокого класса. Когда он поправлял напульсники или одежду, тренер сердился — долго, мол, поправляешь, — а если плохо «работал», тренеры хлестали его по щекам! Ясно? Вот так. Так что давайте, братцы, обойдемся без розог, но работать будем с полной отдачей.
В свое время у Александра руки были относительно слабыми. Они тогда с Иваном Васильевичем обратили на это внимание. Александр на каждой тренировке много времени отводил штанге, завел дома две гири, сперва двадцатикилограммовые, а там и двухпудовые. И возился с ними подолгу утром и вечером. В конце концов Иван Васильевич даже воспротивился: «Эдак тебе скоро надо будет в штангисты перебегать. Ишь ручищи отрастил — как у Власова! Не забывай, что сила-то нужна в действии».
Большое значение придавал Иван Васильевич автоматизму выполнения приемов.
— Надо так освоить прием, — говорил он, — чтобы мысленно читать стихи или перемножать трехзначные числа и одновременно этот прием проводить. Мысль во время схватки должна быть свободна для тактических построений, для оценки состояния и тактики противника. А если размышлять, какой прием проводить, так противник тебя быстро на спину припечатает, и тогда лежи себе и размышляй — времени хватит.
На занятиях Иван Васильевич часто заставлял своих учеников бороться с завязанными глазами, развивая у них «мышечное (шестое, как он говорил) чувство», проводить схватки на одной ноге или пользуясь лишь одной рукой. Он придавал огромное значение тому, чтобы борец одинаково хорошо проводил прием в обе стороны — вправо и влево, чтобы и правая и левая рука и нога были одинаково развиты.
Когда Александр показал ему, что динамометрия обеих рук у него почти одинаковая, что любой рукой он может поднять гирю одно и то же число раз, Иван Васильевич был очень доволен.
— Молодец, просто молодец. Ты не представляешь, как это важно. Очень важно!
Иван Васильевич приучал своих воспитанников к разнообразию.
— Понимаете, — говорил он, — как ни велико число приемов в самбо, оно все же ограниченно, и, в конце концов, большой мастер все эти приемы знает. Но вот в том, как подвести к приему, таится бесконечное разнообразие. Скажем, при подсечке изнутри или подсаде голенью... Каждый из вас владеет этим. Противник тоже. Почему же одному удается его провести, а другому нет? А потому, что кто-то сумел чуть дальше или ближе поставить ногу, чуть раньше или позже дернуть за куртку, взяться на сантиметр выше или ниже, сделать это скорей или медленней, хуже или лучше замаскировать подготовку приема. И вот здесь чем больше у тебя будет «рецептов», новинок, «секретов», чем больше творческой фантазии, тем больший тебя ждет успех.
Александр занимался настойчиво и добросовестно — он не ленился. Кроме того, он был честолюбив. Как-то Люся после одного из соревнований, в котором он вышел победителем, сказала ему: «Ну, Алик, теперь я уверена: быть тебе чемпионом страны! А? Представляешь, мой кавалер — чемпион страны по самбо! Я тогда смогу ходить одна в институт, и мамочке не нужно будет меня провожать». Люся, как всегда, еще долго смеялась, но желание действительно выиграть это высшее спортивное звание (до того он как-то не очень на это надеялся) все сильнее овладевало Александром. Как бы здорово прийти к Люсе и сказать: «Можешь дать маме отставку, теперь я тебя буду провожать в институт. Я чемпион страны...» А пока что предстоит первенство столицы. Иван Васильевич поставил задачу: место в призовой тройке. Но ведь мест-то
