хотите, могу устроить так, чтобы вы вошли в число приглашенных.
- Очень интересно, — Вист заерзал на стуле, — невероятно интересно. И вы можете устроить мне приглашение?
- Думаю, что да. Ведь ваша газета одна из крупнейших. Вы же там специалист по Советскому Союзу, судя по вашим статьям.
Луговой иронически улыбнулся.
- Да, да, конечно, — рассеянно подтвердил Вист, думая о чем-то своем.
- Ну вот и прекрасно, господин Вист, договорились. А то что это за специалист, который ни разу не был в стране, о которой с таким знанием дела пишет? И спасибо за роскошный обед. Считайте себя моим гостем в лучшем ресторане в Москве.
Луговой поднялся. Элен вновь. стиснула его руку и спросила:
—А меня шеф не сможет взять с собой?
- Почему же, — неуверенно ответил Луговой, — думаю, что сможет. Это будет зависеть от него.
- Возьму, обязательно возьму, — рассмеялся Вист, он уже опять был весь обаяние, весь приветливость, — а то кто ж будет останавливать меня, когда я буду обвинять вас в ваших недостатках?
Они распрощались.
Потом еще несколько раз встречались в Монреале: на приемах, на соревнованиях, в отеле. Походя обменивались несколькими фразами. Оба всегда спешили. Работы было по горло.
С утра до вечера Луговой со своей «командой» метался от стадиона к бассейну, от бассейна к залу, от зала снова к стадиону. По вечерам надо было писать, рано утром передавать материалы в Москву, а полночи еще смотреть по телевизору, стоявшему в номере, хронику соревнований за минувший день—ведь поспеть всюду он не мог.
И каждый вечер он радовался, что у него такие помощники. Знаменский составил себе сложный график, благодаря которому умудрялся смотреть «свои» виды — плавание, легкую атлетику, гимнастику — почти целиком. Он буквально до минуты вычислил, когда будут самые интересные и важные заплывы, забеги, и рассчитал все так, чтобы присутствовать на них. Если же это было уж совсем невозможно, то, сидя на стадионе и наблюдая очередной легкоатлетический финал, он одновременно смотрел с помощью стоявшего перед каждым журналистом телевизора плавание. В бассейне же он наблюдал по телевидению гимнастику и т. д.
Когда он ел и спал, Луговой не знал, все свои командировочные Знаменский тратил на такси.
Короткое тоже демонстрировал высший класс работы — он отвечал за игры и греблю. Кроме того, каким-то чудом пробирался едва ли не ежедневно в Олимпийскую деревню.
Луговой же освещал борьбу, бокс, тяжелую атлетику, фехтование, бывал на пресс-конференциях, брал интервью у знаменитостей, у членов ЛЮК. и руководителей международных федераций.
Что касается Крохина, то он бродил с видом бездельника, ворча и жуя резинку, в каких-то выцветших джинсах и рубашке, на которой были изображены разноцветные резвящиеся попугаи, но по вечерам приносил из пресс-центра, где проявлял и печатал свои снимки, такие фотографии, что Луговой только ахал.
Вот так и работала команда «Спортивных просторов» на Монреальской олимпиаде.
Монреаль жил в тс дни интересной, напряженной жизнью. Так всегда живут столицы олимпиад.
Проезжая но городу, Луговой наблюдал всю эту пеструю, яркую толпу туристов, прибывших со всех концов мира, одетых кто в костюмы при галстуке, кто в сползавшие с толстых животов шорты, а большинство — в джинсы, майки, рубашки, на которых было изображено все — начиная от фотографий президентов иных государств и кончая рекламой презервативов. Было много молодежи— веселые загорелые девушки и парни, обтрепанные и, наоборот, подчеркнуто аккуратные, кое-кто босиком, с дешевыми сумками и мешками.
Они заполняли метро, автобусы, громко смеялись, кричали.
Но на улицах попадались и члены делегаций и спортсмены в форменной одежде, с эмблемами своих стран.
Весь город полыхал флагами, повсюду виднелись олимпийские кольца, изображение бобра — символа Монреальских игр. Огромный, многометровый, он возвышался на пьедестале возле одного из магазинов, украшал витрины и сувенирные киоски — из дерева, из камня, надувной, стеариновый в качестве свечки, матерчатый, шоколадный, бумажный и пластмассовый, черный и белый, наконец, в виде натурального чучела. Всюду царил бобер. Медленно тянулся по улицам поток машин, их было так много, что они еле двигались, — автобусы со спортсменами, с неизбежными вооруженными солдатами на первом и последнем ряду, официальные машины с обычными нашлепками пропусков, с флажками на радиаторе, такси, автомобили Оргкомитета с растерянными солдатами-шоферами за рулем. Их собрали со всей Канады, и многие вообще никогда раньше не были в Монреале. «До чего все это утомительно, — думал Луговой, — вся эта духота, бесконечная беготня, толпа, этот сверкающий калейдоскоп впечатлений, вечная нехватка времени на дорогу, на сон, на работу.
Эти бесчисленные приемы и пресс-конференции, на которые приходится ходить, постоянные меры безопасности, из-за чего надо тратить часы для получения пропусков, для свидания с нужными людьми, для посещения Олимпийской деревни».
Он устал от необходимости в кратчайший срок писать свои обзоры и очерки, а не так, как он хотел бы это делать,— неторопливо, имея время на размышление. От того, что приходилось ловить и понукать авторов составляемого им олимпийского сборника, не менее занятых и торопящихся, Луговой тоже устал.
Но, как всегда бывает, на все хватало сил, он держался на нервах. «В Москве отдохну», — говорил он себе, тоскливо вспоминая уединенные аллеи Ботанического сада, где так любил гулять с Ириной, и прекрасно знал, что никакого отдыха не будет.
Советские журналисты держались дружной когортой — они часто встречались на соревнованиях, в пресс-центре, обменивались новостями, помогали друг другу чем могли, советовались.
И хотя все они представляли разные газеты, журналы, ТАСС, АПН, они работали не как их западные коллеги по принципу «каждый за себя, а бог за всех», но как единый монолитный организм.
Была еще одна особенность, присущая, впрочем, положению любых советских людей за границей.
К ним обращались с вопросами, разъяснениями, с критикой, даже с просьбами как к представителям своей страны. Западные журналисты представляли каждый лишь себя, свою газету. Советские — всю страну.
И относилось это не только к журналистам, но и к спортсменам, судьям, спортивным дипломатам.
- Знаете, — говорил Луговому советский представитель в Международной ассоциации фольклорной борьбы Сергей Алхимов, которого Луговой хорошо знал по Москве, — иной раз я жалею, что плохо готовил уроки в школе. Столько вопросов задают из любой области — ну ладно, политика, спорт, история, но ведь и медицина, сельское хозяйство, наука, юстиция... Они считают нас всех энциклопедистами. Лестно, конечно, и радостно, но ох как трудно.
- Да, вы правы, — соглашался Луговой, — иногда кажется, что тебя интервьюируют.
Они сидели в зале на соревнованиях по борьбе, беседуя, но то и дело прерывая эту беседу, чтоб подать очередной совет борцу, хотя оба прекрасно знали, что борец этих советов никогда не слышит.
Вернувшись, как обычно, в Отель часам к одиннадцати, Луговой неожиданно нос к носу столкнулся с Элен. Она стояла, словно кого-то ожидая, перед стеклянными дверями с зонтиком в руках, присматриваясь к накрапывающему дождю, и была очень эффектна: ее великолепную фигуру, как перчатка, облегал золотистый брючный костюм, гармонировавший с цветом ее глаз. Она выглядела удивительно красивой в неоновом свете ламп. Ничего не скажешь, Вист умел подбирать себе секретарш. Если она так же компетентна в своей работе, как красива, — Висту повезло.
Луговой так и сказал ей, стремясь быть галантным. Элен улыбнулась в ответ и задержала его руку.
