Вист все больше и больше ценил свою новую секретаршу. Прежде всего в профессиональном плане. Ее квалификация как машинистки и стенографистки была выше всяких похвал, отличное знание пяти языков — неоценимым качеством. Быть может, она слабо разбиралась в спорте, но зато великолепно разбиралась в литературе и языке, в журналистике и многом другом.
Сначала робко, потом, с его молчаливого одобрения, все смелей она правила его материалы и давала иной раз весьма компетентные и своевременные советы.
К тому же Элен умела молчать. И слушать. Она знала все, что делалось и творилось в газете, и неизменно осведомляла об этом Виста. Наконец, она была покорна и безответна.
— Нет, ты просто незаменима,— говорил ей в минуты хорошего настроения Вист, обнимая за плечи,— и секретарь, и референт, и консультант, и редактор, и шофер, и даже телохранитель с твоим дзю- до.— Потом неожиданно мрачнел и бормотал непонятную фразу: — Все Элен незаменимы, все Элен...
Кроме Элен Вист взял с собой в Инсбрук двух своих верных помощников — довольно забавную пару. Одного звали Рен, другого Лов. Рен, бывший регбист, был здоровенный, пышущий здоровьем молодой парень с густой гривой золотистых кудрей. Он всегда пребывал в веселом настроении, любил острить, рассказывать всякие анекдоты и забавные истории, смотрел на жизнь с надеждой, видел ее в розовом свете.
Лов являл Рену полную противоположность. Это был мрачный, редко улыбающийся пожилой человек, хилый, со смешным пучком черных волос, торчавших на верхушке почти лысого черепа, пессимист, вечно всем недовольный и ворчливый.
Вист метко окрестил их День и Ночь и иначе не называл. Постепенно эти прозвища прочно укрепились за ними и газете, и даже курьер, принося пакет, вполне серь-но и почтительно говорил: — Вам пакет, господин Ночь, пожалуйста. Впрочем, День-Рен и Ночь-Лов были высококвалифицированными, компетентными и энергичными работниками, великолепно делавшими свое дело и оказывавшими Висту неоценимую помощь.
Вот такая возглавляемая Вистом команда прибыла на зимние Игры в Инсбрук. Помощники Виста и Элен — раньше, вместе со спортивными репортерами «Спринта». Вист прилетел накануне открытия и вот несся теперь в арендованном у фирмы «Герц» роскошном «ситроене» в столицу зимней Олимпиады-76.
ГЛАВА III. В ИНСБРУКЕ
Шли зимние Олимпийские игры.
Погода была переменчивой. Окрестные горы, вначале белые, все больше чернели. Чернота съедала белизну, медленно поднимаясь от основания к вершинам, почти не выделявшимся по утрам на фоне низкого серого неба.
Порой накрапывал дождь и стлался над городом некрасивый грязноватый туман. Журналисты, отправлявшиеся на лыжные соревнования, вставали очень рано.
На пустынных темных улицах еще горели желтые фонари, мокрый снег занудно опускался с небес.
Иногда удавалось вызвать машину. А иногда приходилось идти несколько кварталов до трамвая, трястись на нем до пресс-центра и уж оттуда на спецавтобусах добираться в Зеефельде, где проходили равнинные гонки, или к горнолыжным трассам.
Только тогда, когда автобус, натужно завывая, вырывался по лесистым шоссе к вершинам гор, наступало настоящее утро — солнечное, снежное, даже морозное. Искрились облитые еще морозным снегом ели, сверкая в лучах раннего оранжевого солнца, длинные сосульки свисали с нахлобученных крыш тирольских домиков вдоль дороги. Небо, вначале белесое, освобождалось от своей марлевой кисеи, очищалось, голубело,, голубизна густела, и вот уже бескрайний синий шатер опрокидывался над горами, лесами, серым, сбитым в кучу городом, над петлявшими по склонам дорогами, по которым, словно медлительные разноцветные жуки, гудя, ползали автобусы.
Чем ближе места соревнований, тем больше становилось людей. В красных, голубых, оранжевых, зеленых — всех цветов и видов анараках, лыжных брюках, шапочках, они энергичным шагом поднимались в гору, многие с лыжами на плечах, иные с детишками на закорках, с биноклями, кинокамерами, фотоаппаратами, болтавшимися на груди.
Сквозь толпу медленно, но настойчиво пробирались машины с нашлепками специальных пропусков на ветровом стекле.
Катили пестрые тележки продавцы сувениров, развертывали перед народом свой глянцевый товар торговцы открытками, молодые парни в желтых комбинезонах с надписью «овомалтин», подобно огнеметчикам, пускали из укрепленных за спиной баков огненную дымящуюся жидкость в подставляемые бумажные стаканчики. И на мгновение в воздухе возникал веселый аромат шоколада. Почти незаметно было, как весь этот торопливый, бурлящий, яркий зрительский поток просеивался, на мгновение задерживался, направлялся в нужные, соответствующие билетам и пропускам, русла контролерами в ярких комбинезонах и солдатами в серых тужурках и каскетках с наушниками. Иногда их зоркий, настороженный взгляд выхватывал кого-то, они, словно катер бурную воду, вспарывали толпу и, окружив подозрительного, ловко и быстро ощупывали сумку, мешок, футляр фотоаппарата.
Никто не удивлялся. Память о Мюнхене незримо и неслышно висела над Играми, и все эти меры предосторожности принимались людьми как должное.
Хотя, если уж чего не должно быть на Играх, так именно этого. Да что поделаешь...
Ну вот и Зеефельде.
Веселый оазис деревянных домиков под красными крышами в этом белом мире — отели, пансионы, магазины, рестораны, лавчонки, бары, конторы туристских агентств.
В глазах рябило от пестроты витрин, заполненных флагами, олимпийскими эмблемами, сплетенными кольцами. Чего только не было на этих витринах! Лыжи! Прежде всего, конечно, лыжи — желто-голубые «Кнейзел», черные «Адидас», белые «Росиньоль», «Ярвииен», «Фишер»... Десятки, сотни лыж, украшенных изображением или перечислением медалей, завоеванных с их помощью на предыдущих играх и чемпионатах. Казалось, не гонщики, а фирмы стали чемпионами, не люди, а лыжи совершали спортивные подвиги, в жестокой борьбе первыми приходили к финишу.
Впрочем, так оно частенько и бывало: имена победителей, уж не говоря о пришедших вторыми, третьими, пятыми, забывались, имена «Адидас» или «Кнейзел» — никогда!
Лыжи, лыжи, гоночные, горные, трамплинные, полетные, палки, ботинки, крепления, костюмы, перчатки, шапочки... Казалось, весь Зеефельде превратился в гигантскую ярмарку, выставку зимнего спортивного снаряжения. И забавно было видеть на витринах специально помещенные для контраста лыжи, палки, санки прошлого или начала нынешнего века, непомерно большие, тяжелые, изъеденные червями, без эмблем.
Флаги, олимпийские кольца украшали все фасады, входы, балконы. Огромные, неуклюжие белые в черных шляпах снеговики бродили по улицам на радость детям и фотолюбителям.
Любители марок осаждали почтовые киоски, любители значков образовывали в людских потоках свои бурные водовороты, любители поспорить — свои.
...Разминая ноги, журналисты вылезли из автобуса и направились в «Медитеранеен клуб», фешенебельный развлекательно-ресторанный комплекс, превращенный на время Игр в пресс-центр. На этот раз они приехали втроем: Луговой, Коротков из молодежной газеты и Твирбутас из литовской спортивной.
Коротков и Твирбутас жили в одном номере, очень дружили, но во всем были противоположны. Коротков выглядел мальчишкой. Маленький, взъерошенный, восторженный (он впервые оказался на крупнейших международных соревнованиях, да еще за рубежом), суетливый, он, вернувшись в отель, немедленно садился писать свой репортаж. Писал очень быстро, размахивая руками, вслух перечитывал особенно удачные, по его мнению, места. Ронял бутерброд, который ел не отрываясь от работы, рассеянно поднимал его с пола и вновь запихивал в рот.
Ночью долго ждал вызова. В отеле, маленьком и скромном, была лишь одна телефонная кабина,
