Глава X. И СНОВА ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ АЛЕКСЕЯ ЛУНЕВА
— Ну, что товарищ Лунев, товарищ старший лейтенант Лунев, — улыбается врач и косит глаза на мои еще лейтенантские погоны, — прощайте. Знаете, госпиталь, наверное, одно из немногих мест, где лучше, чтобы тебе говорили «прощайте», чем «до свидания». Желаю успеха!
— Спасибо за пожелание, — говорю, — и за все спасибо.
Я ничего не понимаю в медицине. Когда меня тогда вывели с перевязанной рукой из самолета (сам шел), мне казалось, что это ерундовое ранение. Проваляться же пришлось в госпитале страшно долго, три операции… Из-за чего? Нерв какой-то поврежден, кость раздроблена…
А тогда на аэродроме все было так здорово! Уже потом я понял, насколько серьезные были у нас противники, когда читал протоколы их допросов. Ну, а операцию мы провели неплохо. Не обвиняйте меня в нескромности. Я ведь это только вам говорю.
А по службе — «задание выполнено» — доложили и все.
Но задание-то было (это опять-таки только вам) чертовски трудное. И вот то, что все прошло, как любят выражаться космонавты, нормально, что не было потерь, никто из пассажиров и из наших не пострадал (разве что рука моя, так это не в счет, издержки производства), то, что не зря готовились, не зря тренировались, что «все системы» себя оправдали — вот это главное.
Во всяком случае, первое, что я испытал тогда, спускаясь по трапу, это чувство удовлетворения.
Меня сразу утащили на разные операции, уколы, перевязки, рентгены и всю эту муру.
Я протестовал, отбивался, пока старший врач не прикрикнул на меня:
— Слушайте, Лунев, мы, врачи, ведь не лезем задерживать преступников, это ваша работа, так уж, будьте любезны, и вы не лезьте в нашу. Я врачом работаю дольше, чем вы на свете живете. Шагом марш в операционную!
Ну, что тут будешь делать.
На следующее утро ко мне допустили только одного посетителя — женщину, японку. Вернее, двоих — еще ее сына, того малыша, которого бандиты держали заложником.
Японка говорила очень быстро и много, а переводчик переводил всего несколько фраз — он так и пояснил:
— Понимаете, она очень красиво говорит, цветисто — я суть передаю.
Она сказала, что не забудет никогда то, что я сделал для нее, для ее мужа, для ее отца (многих родственников перечислила), последним назвала Сосо — так зовут мальчугана.
Смешной, наверное, Вадиму ровесник. Аккуратненький, чистенький, кожа гладкая, глаза черные- черные. И не разглядишь в щелках. Очень воспитанный, тихий.
Мать сказала, что теперь я ее сыну вроде второго отца, потому, что благодаря мне он как бы снова родился на свет. А иначе… (тут она всякую мистику развела — переводчик объяснил). Теперь, говорит, каждый год в этот второй свой день рождения Сосо будет мне присылать открытку, рассказывать о себе. Когда научится писать, конечно.
Пригласила в гости в Японию.
Потом подтолкнула ко мне сынишку. Тот подошел, чего-то пролепетал (поблагодарил — объяснил переводчик), погладил мою перевязанную руку и поклонился. Низко, а руки по швам держал. Мать тоже так.
Ну, вот и расстались.
Через год я, действительно, получил очень красивую открытку — роща зеленого бамбука и маленький пруд. На обороте один большой неумелый иероглиф — это, видимо, Сосо изобразил. До сих пор так и не знаю, что он означает. Может быть, солнце? Потому что в углу открытки также неумело, уж наверняка тем же Сосо, нарисовано солнце и человечек — небось он сам.
Мне потом Коршунов рассказывал, как все было.
Пассажиров увезли в город, разместили в отеле.
Все благодарили, особенно американские туристы — они сказали, что это было замечательным дополнением к их туристической программе.
Бородачи подошли, спросили, кто у нас начальник, и обратились с просьбой — нельзя ли хоть на полчасика выдать им главаря бандитов. Они дают слово, что то, что от него останется, вернут обратно.
Японцы составили делегацию и поехали к председателю горсовета официально выразить благодарность.
Советские пассажиры жали руки моим товарищам, а женщины всплакнули, целовали.
Летчики и стюардессы были безутешны. Они тяжело переживали гибель подруги.
А на следующий день все пассажиры полетели дальше — рейс продолжался.
Жизнь тоже.
Не для всех, правда.
Преступников судили. В открытом заседании. Понаехали журналисты, в том числе иностранные. Выступило много свидетелей. Я тоже. И еще их полицейский — с таким смешным сочетанием имени и фамилии: Джон Леруа. Мы с ним много общались, и я прозвал его Петрович. Он спросил, почему. Не знаю, говорю, Джон, Леруа, пусть еще Петрович прибавится. Смеется.
Он работал агентом отдела борьбы с воздушным терроризмом, потом в отделе по борьбе с контрабандой наркотиками и считает, что из-за него весь сыр-бор разгорелся. Мол, заметили во время пересадки в Москве Рокко и компания и поняли, что к чему.
На процессе выяснилось, что он-таки прав. Бандиты все рассказали. Они, между прочим, ничего не скрывали. Назвали всех своих клиентов, поставщиков, все свои связи, всех сообщников.
Удивляться тут нечему. Я давно заметил, что пресловутая воровская солидарность, когда пойманный преступник якобы молчит, словно воды в рот набрал, и не выдает сообщников — легенда, романтическая сказочка.
Они так валят друг на друга, так стараются друг друга утопить, лишь бы сделать это раньше остальных, что любо-дорого смотреть!
Поверьте — нигде вы не сыщете столько предательства, подлости по отношению друг к другу, злобы, зависти, готовности выдать сообщника (если, конечно, самому хуже не будет), сколько в преступной среде.
А легенды о солидарности сами же воры и поддерживают.
Белинду приговорили к пятнадцати годам, Рокко и вторую женщину — ту, что убила стюардессу, — к смертной казни.
Это никого не удивило. В том числе и самих преступников.
Белинду направили на излечение — она, оказывается, уже была наркоманка со стажем.
Рокко, выслушав приговор, только усмехнулся. «Надо было раньше выходить из игры», — пробормотал.
А та молоденькая произнесла целую речь — в последнем слове — во всем обвинила своих родителей, несовершенство современного общества, непонимание взрослыми молодых, отсутствие подлинной свободы личности, чтобы каждый делал, что хочет, «и, — добавила она, — убивал, кого хочет»… Словом, несла всякую ахинею. Ее даже подвергли медицинской экспертизе, но признали абсолютно нормальной.
Хотели приехать ее родители. Им разрешили даже с адвокатами. Но девчонка заявила, что не желает их видеть, ненавидит и, если они приедут, она покончит с собой.
Да, так вот этот Леруа.
Мы много с ним беседовали, он интересовался всякими техническими подробностями — какие, например, приемы самбо применяли.
Когда прощались, сказал:
— До свидания, друг, может, еще встретимся, желательно в другой обстановке, — смеется, — что тебе сказать? У вас одно, у нас другое, по-разному мы к одним и тем же вещам и делам относимся. Но хочу, чтоб знал, таких, как ты, я всегда буду уважать. Тебе от этого толку мало, потому что я немногого стою, и уважение такого человека, как я — невелик подарок. Зато, скажу тебе по секрету, я никого никогда в жизни не уважал, нет вокруг меня таких, не встречал, что поделаешь. А вот тебя — уважаю. Ты человек! И ребята
