Мне очень не хотелось уходить, но папа сказал:
— Приказ командира — закон, — и добавил: — А своего подшефного ты всё-таки приводи. И не только тогда, когда никого дома нет.
— Хорошо, — пообещал я. — Обязательно приведу.
Глава двенадцатая
Утром я побежал к Феде. Было ещё очень рано. Я долго колотил руками и ногами обитую войлоком дверь, прежде чем мне открыли.
— Извините, пожалуйста, мне нужен Федя, по важному делу, — одним духом выпалил я Фединому отцу.
— Заходи, — сказал он. — Сейчас позову.
Через минуту или две выскочил Федя. Заспанный, в трусиках и майке.
— Ты чего?!
— Срочно нужно собраться! — сказал я.
— Случилось что-нибудь?
— Да, — сказал я.
— А чего?
— Потом расскажу. Можешь потерпеть?
Феде очень хотелось узнать, что за срочное дело, из-за которого я поднял его в такую рань, но он мужественно согласился.
— Могу. Могу потерпеть. Подожди здесь. Сейчас оденусь.
Когда мы с Федей спустились во двор, я сказал:
— Теперь за Эдиком.
— Сперва к Севке, — сказал Федя. — К нему ближе. А потом к Эдику.
— К Севке не надо, — сказал я.
— Как — не надо? — спросил Федя.
— Очень просто. Не надо и всё.
Федя вытаращил глаза:
— А почему?
— Потом объясню, — сказал я. — Ты же обещал потерпеть.
— Ладно… — не очень охотно согласился Федя.
Мы побежали к Эдику. От него к Серёжке Блохину. От Серёжки — к Борису. Его мать нас здорово отругала, но Бориса мы всё-таки вытащили.
Я повёл ребят за сараи на брёвна, где раньше Лёша всегда собирал команду. Их прямо-таки распирало от любопытства. Но я молча шёл впереди и они молча топали следом за мной.
— Рассаживайтесь! — сказал я, когда мы добрались до места.
Ребята послушно принялись карабкаться на брёвна. А я, засунув руки в карманы пальто, расхаживал по тропинке, проложенной вдоль сараев.
— Ну, — сказал Федя, — выкладывай!
Я остановился, поглубже вдохнул в себя воздух и спросил:
— Как, по-вашему, что надо делать, если тонет человек?
— Глупый вопрос, — сказал Федя. — Вытаскивать! Чего ж ещё?
— Правильно, — сказал я.
— А что, — спросил Серёжка, — кто-нибудь утонул?
— Ещё нет, — сказал я. — Но может!
— А-а… — запнулся Серёжка, — кто? Кто может?
— Севка, — сказал я. — Наш капитан.
Ребята, как горох, посыпались с брёвен. Федя схватил меня за грудки.
— Чего ж ты голову морочишь?! Бежать надо. А то, пока мы тут сидим, он…
— Нет, — сказал я, пытаясь отцепить Федины руки. — Ничего за это время с ним не сделается. Он уже давно тонет. Не первый день.
Федины руки сами собой разжались.
— Как это не первый день? Я ж его вчера видел. Ты, часом, не того? — Федя постучал себя по лбу.
— Дело в том, — объяснил я, — что Севка тонет не в прямом, а в переносном смысле. И, между прочим, неизвестно, что хуже…
— Как это: тонет в переносном смысле? — спросил Серёжка.
— Очень просто, — сказал я.
И всё рассказал про Севку. Про то, как он чуть не загубил дерево дружбы. Как подло вёл себя на отрядном сборе. Я говорил, как пламенный трибун. А когда кончил, понял, что речь моя не достигла цели. Ребята смотрели кто куда, только не на меня.
— Ну, — спросил я.
— Не люблю я ввязываться в такие дела. Не нравится мне это — во! — Федя провёл ребром ладони по горлу.
— А когда из-за Севки с нами играть отказываются, это тебе нравится? — спросил я. — Тут не в одних отметках дело. Тут человек погибает!
— Ну, уж и погибает? — усомнился Федя.
— А ты как думаешь? Если он с таких лет жульничать начнёт, знаешь, что его впереди ожидает? Тюрьма!
— Эдик свистнул:
— Это ты загнул!
Но я уже чувствовал, что попал в точку.
Я нарисовал картину страшного Севкиного будущего, если мы, его товарищи, срочно не вмешаемся в его непутёвую жизнь.
— Ладно, — сказал Федя, — а что ты предлагаешь?
Я перевёл дух. Раз сказал «а», надо говорить и «б».
— Разжаловать из капитанов и отстранить от игр.
Ребята даже попятились. И я быстро-быстро, совсем как Томка Новожилова, заговорил:
— Временно, конечно. До тех пор пока он не подтянется немного. А главное, мы ему все поможем. Борис — по немецкому языку. Эдик — по арифметике. Серёжка — по рисованию, у него это здорово получается…
Я не знал, что сказать про Федю. Он был хорошим парнем. Но сам еле полз на тройках. И вдруг меня осенило:
— А ты, Федь, по труду.
Федя хмыкнул.
— Ничего, между прочим, смешного, — напустился я на него. — Севка в руках молотка держать не умеет, струбцинку с ножовкой путает. У него отца нет. По дому работы пропасть. А он ничего не делает. Мать гвозди заколачивает и табуретки ремонтирует. Разве дело?
— Ладно, — сказал Федя. — Только ты сам разговаривай.
— Пожалуйста, — согласился я. — А вы меня поддержите. Идёт?
Я протянул Феде руку. Федя дал мне свою. Сверху положил руку Эдик. За ним — Серёжка. За Серёжкой — Борис.
Всё получилось не так, как мы думали.
Я заготовил речь, которая, наверно, проняла бы автомат для продажи газированной воды, а не только человека, хотя бы и такого, каким был Севка. Но произнести мне её не пришлось.
Мы сидели на скамейке возле нашей площадки и ждали Севку. Настроение у всех было неважное. И
