же, едрёна вошь, степени!
Что они там в Москве, в министерстве, ополоумели? Чего ради перед ним так стелятся?
Ну президент, ну всемирной ассоциации, ну живая легенда, и что теперь?
Тут аппарат факсимильной связи еще более препротивно пискнул, зашипел совсем уж паскудно, с явной угрозой, и высунул кусок ленты со словами:
«Не ваше, батенька, собачье дело! Заткнитесь, на фиг, и делайте, что приказывают».
Пока Дикообразцев пытался смириться с тем, что прочитал именно такой текст, буковки, его складывавшие, непостижимым образом разбежались, количеством увеличились и образовали совсем другие слова:
«По достигнутой предварительной договоренности, сэр Девелиш Имп покроет все расходы организационного комитета нынешнего фестиваля и выступит спонсором всех будущих фестивалей актеров российского кинематографа».
Впитав смысл написанного, Александр Александрович тут же забыл о своих подозрениях и успокоенно вздохнул.
Теперь все понятно. С этого бы и начинали, черти!
Эта всеразъясняющая мысль послужила сигналом, чтобы день для Дикообразцева начался по- настоящему.
Незамедлительно все три телефона на его столе взвились захлебывающимися звонками, дверь в номер распахнулась настежь, и народ, жаждавший исполнительного директора, попер в люкс напролом, попер, попер!
Можно было подумать, что до этой секунды стремившиеся к Александру Александровичу люди скапливались в коридоре, за дверью, потому что некто или нечто в номер их не допускало, а телефонам не позволяло звонить.
И вот теперь прорвало…
Кого другого такой наплыв посетителей, такая телефонная атака скорее всего повергли бы в панику. Кого другого — возможно. Но не Дикообразцева.
Он в эпицентре подобного урагана, посреди такого двенадцатибалльного шторма чувствовал себя свободно. Обычно.
Да, обычно. Поскольку в тот злополучный день, в своей всегдашней манере легко улаживая конфликты с посетителями, решая вроде бы неразрешимые проблемы, согласовывая, утрясая, отказывая и соглашаясь, Дикообразцев нет-нет да и чувствовал кислые позывы тошноты, изредка, но впивалась в ладони режущая боль, а в нос ударял едкий аромат чеснока. Что за напасть?
Как человек чрезвычайно сообразительный и осторожный, Дикообразцев от этих первых симптомов ненормальности происходящего не отмахивался и вполне резонно связывал их с предстоящим приездом Девелиша Импа. Но времени обстоятельно и спокойно разобраться в своих догадках у Александра Александровича не было.
«Ничего, ничего, — успокаивал себя Дикообразцев, — улучу свободную минуту и все проанализирую…»
И такая минута наступила.
Неизвестно как и почему, но кабинет вдруг опустел. В нем не осталось никого за исключением самого Дикообразцева и все того же Слюняева.
Телефоны намертво онемели, заставив Дикообразцева нахмуриться. Опять что-то не то? Опять бестолковщина какая-то?
…Ну до чего ж колюч этот чесночный дух! Дикообразцев дернулся…
В упавшей на номер тишине голос Слюняева показался исполнительному директору противнее обыкновенного.
— Сан Саныч, — заныл киновед, — мне, конечно, неудобно и стыдно. Правда, стыдно. Но понимаете, это… совсем невмоготу. Можно сказать, умираю… У вас это… опохмелиться ничего нету?
Посмотрев на него неприязненно, Александр Александрович тем не менее кивнул в сторону спрятавшегося в тумбочку под телевизором холодильника:
— Возьмите там. Только много пить не советую, иначе можете пойти по второму кругу.
— Нет-нет! Я чуть-чуть, чтобы очухаться, — заверил киновед, торопливо направляясь к тумбочке.
Открыв ее, он ахнул от неожиданного восторга:
— Ничего себе! Да у вас тут прямо интуристовский бар. Не знаю, что и выбрать.
Хотя усевшийся в задумчивости на корточки киновед и заслонял от Дикообразцева большую часть внутренностей холодильника, исполнительный директор все-таки сумел рассмотреть, что обе полки его действительно уставлены множеством самых невероятных бутылок. И поразился!
Каким образом? Откуда? Как?
Он ведь сам буквально вчера в обед ставил в опустошенный накануне холодильник
Кто же похозяйничал у него в номере?
Пока исполнительный директор пыжился понять, что произошло с его холодильником, Слюняев поднялся, выудив из тумбочки коричневатую глиняную амфору.
— Во как похожа на старинную! — он повертел амфору в руках и повернулся к Дикообразцеву. — В ней что? Портвейн?
— Понятия не имею, — признал Дикообразцев.
— Н-да? — не поверил киновед, прикинув, что Дикообразцев не говорит специально, дабы спасти амфору. — Тогда, может, я попробую?
— А если в ней что-нибудь вроде технического спирта?
Слюняев прижал амфору к щеке:
— В таком сосуде гадости быть не может!
— Ну, если не боитесь…
Слюняев отобрал у графина, стоявшего в центре журнального столика, один из суровых граненых стаканов, и в него из откупоренной амфоры потянулась густая кровавого цвета жидкость.
В люксе заплавали запахи безбрежного весеннего поля.
Покосившись на Дикообразцева, Слюняев настороженно пригубил кровавую жидкость, мечтательно зажмурился и затем, смакуя, медленными глотками выпил стакан до дна, до самой последней капли, с неохотою сползшей по стеклу на его губы.
— Сказка! Волшебный бальзам! — заверил киновед Дикообразцева. — Это такой божественный нектар, что я даже не буду просить у вас разрешения принять еще стаканчик. Таким напитком опохмеляться грешно… Лучше скажите-ка, Сан Саныч, где вы его раздобыли?
— Я его не раздобывал, — насупился Дикообразцев.
— Как это? — иронически хмыкнул киновед. — Тогда хоть скажите, кто принес, я у него выпытаю, где продаются такие вина.
— Такие вина не продаются! — раздался голос из соседней комнаты.
Люкс Дикообразцева состоял из двух комнат. Та, в которой находился его рабочий стол, одновременно выполняла роль и приемной, и кабинета. Вторая же предназначалась для отдыха и в миру, в гостиничных документах, называлась спальней.
Пройти в спальню можно было только через приемную-кабинет. Да и то лишь с позволения Дикообразцева, который взял за обыкновение комнату эту закрывать на ключ. Ну к чему посторонним, пусть и случайно, заглядывать в помещение для неформальных встреч?
Сегодня Дикообразцев спальню не открывал, ключ от нее никому не давал и не видел, чтобы кто- нибудь в нее входил. Он бы не пропустил этого, не мог не заметить.
Поэтому реплике из-за стеклянной двери спальни Александр Александрович ужаснулся.
Реплика смазала и самодовольство на лице Слюняева. С амфорой и пустым стаканом в руках киновед взирал на дверь непонимающе.
И оба они напряглись, когда дверь резко открылась…
Дверь резко открылась, и в приемную явилась безмятежная улыбка средней упитанности человека во
