– Нет, касатик, не возвращались. И по причине той же: кому охота с вольных земель на барщину да оброк за свою землицу? Ты, к примеру, кабы туда попал, нешто обратно вернулся, а?
– Да, пожалуй, что и нет! – под общий хохот чистосердечно признался вопрошавший. Однако тут же перешел в наступление: – Сам-то чего не идешь? Али дороги не знаешь?
– Дороги, истинно, не ведаю. А только иду…
Все, кто был в избе, как один, повернули головы к рассказчику.
Рябой уже без насмешки:
– Неужто взаправду идешь? Путь как узнаешь?
– Язык, сказывают, до Киева доведет. А если захочешь, и подалее…
Изумленное и даже, коли так можно выразиться, почтительное по отношению к рассказчику молчание оборвал худой, должно быть больной, бессрочноотпускной солдат, позже других принявшийся за еду и только сейчас ее окончивший. Отерев усы и спрятав за голенище сапога большую деревянную ложку, он громко и убежденно произнес:
– Ну, и дурачки же вы, мужички!
– А ты кто? – спросили недружелюбно.
– Я, мил друг, солдат.
– Расскажи, умник, с чего мы у тебя в дураки попали?
– А с того самого, что пустые байки, развесив уши, слушаете, про чистую волю, что вам давным-давно дадена, не знаете.
– Кем же?
– Известно кем: царем.
Оживился народец в избе: что за новое дело?
– И каким, может, скажешь?
– Последняя – нынешним государем.
– Стало быть, и прежде бывали?
– Не единожды! – убежденно и твердо ответил солдат.
– Куда ж они, эти воли, подевались?
– Туды, где и нынешняя. Мы вот, мужики, на этой половине двора один на другом. А на чистой, не приметил ли, кто расположился?
– Ну, помещик…
– А еще?
– Чиновник, кажись…
– Так. А третьим кто?
– Становой пристав, сам, поди, видел. Чего спрашиваешь?
– Я-то видел и уразумел. А ты, похоже, зря смотрел. Ты как рассчитываешь, помещик чиновника и станового за здорово живешь винцом да осетринкой-ветчинкой потчует? Как бы не так! За волюшку твою с твоей землицей. Чтоб молчали они и доподлинной царской грамоты не объявляли. Вот за что!
Тут – и этого никто не заметил, все внимали солдату – легонько скрипнула дверь, и старик, хозяйкин свекор, скрылся за ней.
И через минуту с грохотом распахнулась дверь, и на пороге выросла тучная фигура станового, из-за которой выглядывала козлиная борода хозяйкиного свекра.
– Эй, ты! – рявкнул становой. – Зачем смущаешь народ? Бит мало? Добавлю!
– Бит порядочно, твое благородие, – насмешливо ответил солдат. – Много более того, что заслужил. А добавлять, спору нет, вы все мастера. – И к слушателям: – Я о чем толковал, православные. Рта не успел закрыть, молвивши против господ-помещиков, а ихний верный пес тут как тут, кулаками грозится.
Гошка думал, толстого станового на месте хватит удар, до того побагровел и затрясся от гнева.
– Как смеешь, хам?! Мужики, взять его!
Однако ни один человек не шевельнулся в избе.
– Кому велено?! – Становой обвел грозным взглядом постояльцев.
И опять никто не двинулся исполнять приказание. Отводили мужики глаза от свирепых приставовых очей и, похоже, ухмылялись в бороды. А солдат и вовсе смеялся:
– Руки, похоже, стали коротки? Не исполняют твоего приказа.
– Бунтовать?! – взревел пристав. – Хозяин! Хозяйка! Запереть мерзавцев!
Стукнула дверь. Должно быть, побежал за подмогой.
Мужики разом задвигались, зашумели. Рябой на сей раз без ехидства подал голос:
– Тебе, солдатик, похоже, надобно тикать, покуда цел.
– Угадал, брат. И точно, запахло жареным. Ну, да не впервой.
