— Именно так, — спокойно, и недовольства не выражая, ответил писец.
— Помилуй! — Дядька Никола вперёд начал проталкиваться. — Мы расчёт с барином сделали, вчера сполна заплатили пожилое. Нам-то как же? Нас-то, верно, тот царёв указ не касается?
Писец опять губами пожевал, видать, такая у него была привычка, на дядьку Николу в упор уставился и возвысил голос:
— Кто ты такой есть, чтобы царёвы указы тебя не касались, а?
Зашумели мужики. А писец — здоровая у него оказалась глотка — рявкнул:
— Молчать! Царский указ читать буду!
Мужики, понятно, разом стихли. А писец развернул поданную ему бумагу и зычным голосом принялся читать:
— «Царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич с боярами приговорил…»
Долго читал писец. Мало что понял Тренька. Всё более на дядьку Николу поглядывал. А тот чем далее, тем лицом темнее делался.
Умолк писец. Откашлялся глухо.
— Понятно ли? — спросил. — Уразумели указ государя нашего Ивана Васильевича али нет?
— Уразумели… — отозвались мужики нестройно.
А дядька Никола опять вперёд полез:
— Постой, мил человек…
Писец свысока:
— Не мил человек я тебе — государев подьячий.
— По мне, хоть самим сатаной будь! — остервенился дядька Никола. Почто вчера Иван Матвеевич деньги брал? Выход сулил? А ноне ты царёв указ читаешь, что выходу не быть!
Осклабился подьячий:
— Должно, не знал Иван Матвеевич государева указа, потому и сулил.
— Как же так, Иван Матвеевич? — вплотную к Рытову подступился дядька Никола. — Взявши деньги, выходит, обманул, обвёл вокруг пальца. Так, что ли?
Рытов поверх Николиной головы посмотрел:
— Что лишне, в счёт будущего оброка пойдёт… — И к кучке малой своих крестьян зычно и строго: — Глядите, царёв указ все слышали? Коли кто указ нарушить задумает, пусть на себя пеняет. Не будет ему ни жалости, ни пощады! Учинил государь с боярами заповедные лета, выход запретил. Потому должно быть вам всем на моей земле до нового государева установления.
— Эхе-хе! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — с тоской безмерной вздохнул кто-то подле Треньки.
— А теперь, — закончил Рытов, — по домам, мужики! — И внезапно к дядьке Николе оборотясь: — Берегись, раб. Коли удумаешь что — под землёй найду, кожу сдеру. А мальчонку твоего — псам…
Рванулся дядька Никола к дворянину государеву Ивану Рытову, а сзади люди, что приехали с царскими писцами, его под руки.
— Не балуй!
Огляделся дядька Никола глазами, налитыми кровью, царёвых слуг стряхнул:
— Не трожь, холуйское племя!
И, повернувшись круто, дороги не разбирая, — к дому.
Невесел был тот путь. Молчком шли. Даже Урван, опустивши хвост, плёлся.
Вместе, едва десятком слов перемолвившись, пообедали.
Поднялся из-за стола дядька Никола, сказал твёрдо, как о деле решённом:
— Уйду от Рытова. И за обман посчитаюсь. Крепко! — И к Треньке: — Коли воли не дают, её надобно силой брать. Запомни, Терентий. На всю жизнь!
Кивнул Тренька головой и серьёзно, ровно взрослый, ответил:
— Запомню!
