– Я помню, помню. Хотя жаль, там такая компания пестрая подобралась! Хулиганы-ирландцы, веселые конголезцы, инфернальные сенегальцы, любвеобильные итальянцы, блондинки-скандинавочки, – мечтательно закатил глаза Корнеев. – В такой обстановке террористы могут чем-то себя выдать.
Лайма посмотрела на него сурово:
– Следи за музыкантами, пока они не уехали. Кстати, хочу заметить, что террористы как раз должны остаться здесь – караулить Мельченко. Вот и посмотри, кто останется.
Погрустневший Корнеев отправился в фойе наблюдать за сборами на пикник. А через некоторое время Лайма, которая старалась не выпускать Мельченко из поля зрения, заметила в ложе, где восседало жюри фестиваля, какое-то движение. Взглянув в свой театральный бинокль, она увидела, как к ученому подошел молодой человек из администрации Летнего театра и что-то прошептал ему на ухо.
Мельченко внимательно выслушал, кивнул, поднялся и вышел вслед за ним из ложи. Лайма тоже поднялась со своего места – надо было посмотреть, куда направился уважаемый Григорий Борисович и поискать повод для знакомства. Пожалуй, достаточно просто наступить ему на ногу…
Выйдя в фойе, она увидела, что Мельченко стоит в окружении большой группы музыкантов и о чем-то весело с ними разговаривает. Лайма обратила внимание, что английский у него очень хороший, только немного книжный. Сзади к ней подошел Корнеев и тихо сказал:
– Музыканты приглашают членов жюри разделить с ними радости отдыха на природе. Мельченко вызвали обсудить этот замечательный план.
– А почему именно его? – насторожилась Лайма.
– Тут все нормально. Он в жюри неформально отвечает за связи с общественностью. К тому же – местный, знает окрестности.
– Какой же он местный, он из Москвы.
– В состав жюри он входит как представитель чисторецкой элиты.
– Следи за ситуацией, я пока вернусь в зал. Попробую подобраться к нему поближе, когда концерт закончится.
Прошло довольно много времени. Судя по программе, осталось всего одно выступление, а Мельченко в ложу жюри не возвращался. Наконец отыграла последняя на сегодня группа – барабанщики из Сомали. Уходили они под гром аплодисментов. Назавтра предстоял финал и гала-концерт.
Публика потихоньку стала расползаться по проходам, вытекая на улицу. Однако Лайма не спешила вместе со всеми покидать зал. Она внимательно наблюдала за ложей жюри и сразу же заметила, что там царит какая-то суматоха. Лайма немедленно насторожилась. Надеясь выяснить, что случилось, она подобралась поближе к ложе. Из громких и раздраженных реплик, которыми обменивались члены жюри, ей довольно быстро стало понятно, что единственным человеком, который до сих пор не подписал протоколы, был Мельченко. Все нетерпеливо ждали его возвращения, но он как в воду канул – администрация нигде не могла его отыскать. «Он просто исчез», – донеслись до нее чьи-то слова.
«Как это – исчез?» – ужаснулась Лайма и стремглав бросилась в фойе. Фойе пустовало – видимо, музыканты уже отбыли на пикник. Мельченко нигде не было. Впрочем, как и Корнеева. Телефон Евгения отвечал размеренными гудками, но компьютерщик упорно не брал трубку. Ситуация становилась очень неприятной.
Блиц-опрос, проведенный Лаймой среди находящихся в фойе гостей фестиваля, дал следующие неутешительные результаты. Большая группа участников фестиваля на легковых машинах и двух автобусах благополучно отбыла на пикник. Несколько человек видели члена жюри Григория Мельченко, который садился в одну из машин в окружении музыкантов. Относительно того, что это были за музыканты, мнения разошлись. Кто говорил, что Мельченко сопровождали европейцы, кто утверждал, что африканцы. Единственное, что установили точно – садился он именно в легковую машину, а не в автобус.
«Что же делать? – размышляла Лайма. – Бросаться выяснять, кто из музыкантов брал машины напрокат? Это займет кучу времени и практически ничего не даст, мы же не милиция. Где искать Мельченко? Как выяснить, где они свой дурацкий пикник решили провести? И где, в конце концов, Корнеев?»
Лайма уже готова была впасть в отчаяние. Выполнение задания представлялось ей бегом в мешках – они с Медведем и Корнеевым прилагали массу усилий, суетились, но практически никуда не двигались. Ощущали опасность, но от кого конкретно она исходит, так и не выяснили. В их распоряжении было много мелких фактов, которые они не смогли объединить в цельную картину. По-прежнему оставалось неизвестным, какая тайна объединила Полянского, Мельченко и Шаткова, кто за этой тайной охотится и представляет ли она угрозу государственным интересам.
Бегая по фойе взад и вперед, Лайма кусала губы. Да уж, правильно говорят, что сильные женщины проявляют слабость только в одном случае – самом неподходящем. Именно в этот момент позвонил Корнеев.
– С Мельченко все в порядке, – отрапортовал он. – Я плотно сел ему на хвост. Кстати, разъезжаю на частнике, ты должна будешь выдать мне деньги на накладные расходы.
– Нашел время жмотничать, – возмутилась Лайма. – Где вы находитесь?
– Сначала мы отправились на пикник в близлежащий лес. Мельченко ехал в легковушке с конголезцами. Это которые в цветных беретах. Желтый всю дорогу по пояс в окно высовывался и песни орал, ему все машины встречные сигналили. На пикнике наш подопечный познакомился с прекрасной румынкой, съел две печеные картофелины и выпил стакан кока-колы. В подозрительные контакты не вступал, в пьянстве замечен не был. Довольно быстро приехало такси, и Мельченко отправился в центр Чисторецка, в поликлинику – как я выяснил, у него плановая диспансеризация. Поликлиника ведомственная, охраняется по высшему разряду, внутрь без спецпропуска не пробраться – я пробовал. Узнал в регистратуре, что Мельченко пробудет там часа четыре, – прикинулся его личным шофером, пококетничал с регистраторшей… Но внутрь меня все равно не пустили.
– А почему ты к телефону не подоходил?
– Связи не было. А ты волновалась?
– Если тебя это утешит, то да. С одной стороны, это хорошо, что с тобой ничего не случилось, – констатировала Лайма, – а с другой стороны, очень плохо.
– Почему это? – возмутился Корнеев.
– Потому что мы топчемся на месте! Потому что когда ничего не происходит, меньше шансов выяснить что-то новое.
– Ну, знаешь… Эй, что за… Ай!
Раздались короткие гудки. Целых пять минут телефонная линия была занята, а когда Лайма все же снова соединилась с Корнеевым, вместо его голоса услышала какие-то клокочущие неприятные звуки, лишь отдаленно напоминающие человеческую речь.
– Але, в чем дело? – крикнула она, подумав, сначала, что это проблемы связи.
– Мы захватири вашего суругу! – неожиданно сказали ей прямо в ухо.
– Кого захватили?
– Сру-гу. Ваш работник, – со страшным напряжением выдал неизвестный собеседник после небольшой паузы. – Он забиратте нашу реликувию. Пуредлагам обмену. Выполняитэ наши условия кудасай, или мы говолим ему делать сэппуку дэс!
– Кто это?! Почему надо делать сеппуку? – не поняла Лайма.
– Он сама русакажет наши уловия!
И тут же Лайма снова услышала голос Корнеева, только сдавленный:
– Лайма, это я.
– Что с тобой? – встревожилась она. – И кто это сейчас со мной разговаривал?
– Я во вражеском плену. А говорили с тобой наши самурайские друзья.
– Вот черт. Что им нужно? Я ничего не поняла – что за сеппуку такое?
– Это почти что харакири. Добровольно-принудительное вспарывание живота. Вот как раз мне это и грозит, если не вернем им дудку.
– Какую еще дудку? – Лайма лихорадочно соображала.
– Да ту самую дудку, – неожиданно закричал Корнеев, у которого, судя по всему, сдали нервы. – Помнишь, я бубен с выставки унес? Вместе с бубном я еще и дудочку с витрины прихватил. Для Ивана. Думал, если с пилой не выйдет, он на дудочке сыграет. Оказывается, эти лилипуты сюда специально за ней
