над листком.
— Ты узнаешь почерк?
— О да! — сказал Ларри. — Так это документ из квартиры Креспи?
— Нет, я никогда не держала в руках послание из секретера, о котором ты подумал. Дон Этторе просто прочел мне его и положил обратно в ящик. Мне кажется, она упрекала мужа за то, что чувствовала себя одинокой. Но почему ты так побледнел? — воскликнула Домитилла.
Ларри прислонился к стене гаража и уставился в землю. Девушка подошла к нему:
— Что с тобой? Ведь не эта же единственная фраза, которую здесь еще можно прочесть, привела тебя в такое состояние?
— Нет, ничего, — ответил он, поднимая голову. — Но ты мне ничего не говорила об этом документе…
Она, казалось, была потрясена впечатлением, которое ее подарок произвел на Ларри.
— Не было причины о нем рассказывать… Я хотела… просто сделать тебе сюрприз… По правде сказать, этот листок лежал у отца в кармане вместе с деньгами… Я в любом случае отдала бы его тебе… Я хочу сказать, что даже если бы в каноэ ничего не произошло…
Речь ее звучала отрывисто и неровно, она судорожно цеплялась за Ларри.
— Успокойся, — произнес он устало. — Я верю, что ты отдала бы мне его.
— Это не то письмо, которое мне читал дон Этторе, но мой отец, наверное, вытащил его у него из секретера. А где еще ему было его взять? В этих ящиках, наверное, полно таких писем. Он считал, что дон Этторе ничего не заметит, и хотел продать его тебе теперь, когда у тебя завелись пети-мети…
— Что?
— Звонкая монета… Так говорят на улицах… Как только узнал, что ты интересуешься этой эпохой, он подумал, что поймал идеальную дичь…
Ларри в задумчивости покачал головой:
— Это письмо… Оно не от Креспи.
Она удивленно взглянула на него:
— Откуда ты знаешь? Тут не хватает стольких слов…
— Их здесь вполне достаточно, — вздохнул Ларри. — «А sad fate. The unfortunate baby died one year lat… in Napl… and poor unlucky E…»60, — прочел он глухим голосом.
Рука с письмом безвольно повисла вдоль туловища. Как странно, что мрачные строки, написанные Мэри Шелли, нашли его здесь, в этом потаенном убежище. Домитилла схватила его за руку.
— Мне не следовало отдавать его тебе? — спросила она. — Я не должна была этого делать?..
Ларри махнул рукой, словно сгоняя с плеча девушки ночную бабочку.
— Скажи лучше, какая это буква?
Она отодвинулась от него и закрыла лицо руками.
— Какая разница, если у тебя испортилось настроение? — прошептала она. — Я даже не поняла, что ты прочел. Почему между нами все и всегда оборачивается к худшему?..
Он ласково притянул ее к себе:
— Пожалуйста, постарайся. Именно из таких мелочей складываются великие открытия.
Внезапно успокоившись, она склонилась над запиской и прилежно, как школьница, стала ее рассматривать.
— Эти подтеки не дают как следует разобрать… «Э» — мне кажется. Часть буквы стерта водой, но остальное пока видно.
Он кивнул:
— Я тоже так думаю, и это подтверждает мои утренние рассуждения. Речь идет… — Он закрыл глаза. — Речь идет о том младенце, что родился на Ривьера-ди-Кьяйя двадцать седьмого декабря тысяча восемьсот восемнадцатого года. Пытаясь выяснить для моей книги, кто из трех женщин, живших тогда в доме, мог быть его матерью, я предположил, нет, я был убежден, что… Ты принесла мне то, что я уже не надеялся найти, — доказательство моей правоты.
— Тогда почему у тебя было такое выражение лица?
Ларри молчал. Он неотрывно смотрел в стеклянные глаза медвежьей головы, висевшей на стене прямо перед ним.
— Отец говорил, что он убил его на Шпицбергене, — сказала Домитилла, проследив за направлением его взгляда. — Но я не верю, как, впрочем, и другим его рассказам… А почему ты сказал, что это письмо не могло лежать у дона Этторе? — спросила она просто для того, чтобы слышать звук его голоса.
— Это письмо могло быть написано только после смерти ребенка, поскольку именно о ней в нем и говорится. Это была девочка, ее звали Еленой, она умерла в доме на вико Канале в июне тысяча восемьсот двадцатого года пятнадцати месяцев от роду. Ее мать находилась тогда далеко от Неаполя. Они все уехали на следующий день после того, как была сделана запись о ее рождении.
Объяснение ее не убедило.
— А почему это письмо не могло быть адресовано владельцу дома, предку дона Этторе, чтобы предупредить его о смерти ребенка? В конце концов, она родилась в его доме, и синьора Шелли могла захотеть, чтобы он узнал…
Ларри поморщился:
— В принципе такое возможно, однако никто никогда не упоминал о переписке Мэри с хозяином дома, имени которого мы даже не знаем. Она никогда не намекала на это в своем дневнике и, я уверен, никогда с ним не встречалась. Почему же спустя два года она вдруг стала бы ему писать, и только для того, чтобы сообщить о сугубо личных событиях? Кроме того, существует еще одно обстоятельство, которое заставляет меня считать, что это письмо не из квартиры Креспи: твой отец не стал бы рисковать, похищая его, зная, что продать его он сможет только мне, а он догадывался: я намерен лично встретиться с доном Этторе. И я обязательно спросил бы у последнего, не его ли это письмо!
Домитилла снова посмотрела на тоненький листочек, заключавший в себе столько былых тревог.
— Предположим, что «Э» — мать девочки. Что тебе это дает?
— Если бы здесь стояла буква «К», то это бы означало, что матерью ребенка была сводная сестра Мэри. «Э» — это Элиза, ее гувернантка.
— Значит, твой парень спал со всеми подряд! — воскликнула она, толкая его кулачком. — Ох уж эти англичане с их показной сдержанностью! А ведь это было непросто! Пробираться украдкой из комнаты в комнату и с этажа на этаж… Я-то знаю, я так часто старалась возвращаться незамеченной!
— По сравнению с нами он находился не в таком уж сложном положении, — вздохнул Ларри.
— Почему? — наивно удивилась Домитилла. — Ты считаешь наше положение таким сложным?
— Нет, вовсе нет, — ответил Ларри.
Казалось, его ответ ее успокоил, и она прижалась к нему.
— Не так уж трудно найти немного радости в этой жизни, — сказала она. — Тогда на все начинаешь смотреть проще. Поверь, все будет казаться легким потом, когда я стану вспоминать о том, что пережила. Я не буду стеснять тебя, когда мы будем жить вместе, надоедать тебе, следить за тобой. Ты сможешь поступать как Шелли.
— Я уже похож на него; только у меня нет его гениальности, но гораздо больше неприятностей, — проворчал Ларри.
— Почему? У тебя есть женщины, кроме меня? — живо спросила она.
Он рассмеялся:
— Видишь, ты уже начала!
— Прости… Я же сидела в тюрьме, как та итальяночка, о которой ты рассказывал моему отцу… Как ее звали?
— Эмилия. Эмилия Вивиани.
— Я тоже ждала прекрасного англичанина, который помог бы мне освободиться…
Она снова подошла и прижалась к нему головой. Запах ее волос ударил ему в нос.
— Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной, обещаю, что не буду больше так глупо шутить, как с этим капканом. Но я так и не поняла, правильно ли поступила, отдав тебе это письмо. У тебя был такой… грустный вид.
