Краткость сводки была тревожной, и люди расходились с хмурыми лицами. А мне пришлось мучиться мыслями, поджигать или нет? Сегодня враг захватит Гомель, то есть мешок завяжется. Люди, беженцы, куда они идут? Над Калинковичами густой дым уже смешивался с тёмными тучами, явно собирался дождь. Первый дождь за мой месяц в сорок первом году. Пойдёт, или нет? Нет, сегодня поджигать мост не буду, но людей надо предупредить, что впереди немцы.
Свой первый дождь я решил встретить в городе, в моем городе. Отослав водителя, я поправил кобуру, и неторопливо пошёл по давно не метёной брусчатке площади. «Старшина Скрипко был бы в ужасе», подумалось мне «На его участке, такая грязь.» Ветер гонял по площади обрывки бумаги, солому, резкими вихрями вздымая мусор на высоту почти моего роста. Придерживая фуражку, я дошёл до здания НКВД, и оглянулся. Чёрная туча стремительно неслась по небу, а вот Калинковичей уже не было видно из-за сплошной стены дождя. Сиреневый куст молнии соединил землю и небо, и вдогонку гулко грянул гром. Коварная мысль проползла в мою голову, заставив похолодеть: «А если в бензохранилище?» Впрочем, всё равно было поздно. Ливень налетел на город, как конница Булак-Булаховича, почти двадцать лет назад. Манеры у него были такие же бандитские. Моментально пробив гимнастерку, вода каплями, сливающимися в струйки заскользили по мне, льдом охлаждая кожу. Я не стронулся с места, пускай. Мне ничего уже не страшно, я сделаю всё, что задумал. Руками, зубами, но мост уничтожу. Хорошо, что не зажёг его сегодня, такой ливень мог бы сбить пламя, а на второй раз керосина могло бы и не хватить. Выйдя из под дерева, и не обращая внимания на ливень, заторопился на остров. Надо всё осмотреть, не залило ли окопы и блиндажи? Как много не знаю, ещё больше не умею, но отвечать за всё это моя боль, и моя привилегия. Осталось совсем немного.
Сто тридцать восемь человек, из них двадцать семь человек в нарядах и караулах. Итак, сто один, и я — сто второй. Втрое меньше чем было спартанцев у Леонида, но мне как и ему нужны только добровольцы. Неторопливо пройдя вдоль строя, я старался заглянуть каждому в глаза. Понимают ли люди, на что я попрошу их остаться?
— Товарищи солдаты! Нет, я не оговорился. Мы все солдаты и здесь мы — последние солдаты страны. Завтра утром нам придётся вступить в бой. Мост мы подожжём, но враги близко, и они приложат все усилия, чтобы захватить этот мост целехоньким. Мост деревянный, сделан на совесть, и гореть будет долго. Всё это время нельзя допускать фашистов в город. Я не приказываю, хотя, конечно, могу. Я прошу добровольцев сделать два шага вперёд. Стоп! У вас есть время подумать.
С этими словами, демонстративно достав часы щёлкнул крышкой, и отвернулся к городу. Город, мой вечный город, через четырнадцать лет ты будешь праздновать восьмисотлетие. Город, сейчас прижавшийся к реке-кормилице, я помню тебя в будущем большим и красивым. Город Белорусской Швейцарии, отринувший страх, и смело поднявшийся на холмы, зеленеющий бережно сохраненными садами, самый чистый город республики, прости меня. Я не могу остановить врага, но задержать его, помешать победно вступить на твои улицы, я смогу! И сделаю это, пусть даже я останусь один.
Вновь щелкнув крышкой часов, повернулся к строю, и негромко сказал:
— Добровольцы, два шага вперёд.
Весь строй слитно качнулся и сделал два шага. Нет, ошибаюсь. Всё-таки нашлись люди, которые не смогли переступить границу между жизнью и почти неминуемой смертью. В тишине слышен был только скрип песка под моими сапогами, когда я вновь обходил строй. Красноармейцы, солдаты, смело глядели мне в лицо, и никто не отводил взгляд. А я каждого спрашивал глазами «Ты всё понимаешь? Ты готов?», и каждый молча отвечал: «Я — готов!» Второй строй я обходить не стал. Зачем? Я никого не собирался осуждать. Вместо этого я вызвал старшину второй роты:
— Ефрейтор Рудинский. До утра подготовьте документы на увольняемых в отставку по состоянию здоровья. Тихо, тихо, товарищи бойцы. Для вас так будет безопасней. И ещё, старшина. Оружие принимать по описи.
Утром демобилизованные бойцы ушли в город. Их было тридцать два человека. Оставшихся загрузил работой. Во все наши машины были загружены бочки с керосином, которые мы расставляли на мосту. Впрочем, тут же бочки открывались и содержимое щедро выливалось на настил. Опять я не продумал! Жаркое солнце вызывало бурные испарения, и люди задыхались. Хорошо, что на складе нашлись штук двадцать противогазов, и я вновь вознес к небу молитву за здоровье Абрамзона! Когда из репродуктора зазвучали знакомые позывные, мы уже почти закончили.
«В течение ночи на двадцать второе августа наши войска вели бои с противником на всем фронте и особенно ожесточённые на Кингисеппском, Новгородском и Гомельском направлениях».
Казалось бы, простые слова, но они взбодрили людей. Мы были не одни, вместе с нами сражалась великая страна, и мы были частицей могучей силы. Мы победим, пусть не здесь и не сейчас, но мы победим!
Оставив машины на мосту, все вернулись на остров. Лодки были замаскированы в прибрежном кустарнике, на восточном, дальнем от города краю города, и все знали, что нужно обращаться в церковь. Проверив направление ветра, я кинул зажженный факел на настил. Казалось, что ничего не получилось, но бензин, горящий почти невидимым пламенем, заставил вспыхнуть керосин, и стена пламени взметнулась над всем мостом. Жар был настолько велик, что почувствовал, как осыпаются пеплом мои брови. Мы с младшим лейтенантом отбежали от огненного ада и довольно переглянулись:
— Разгорится, товарищ капитан! — убежденно заявил комроты. — Настил сухой, да и бревна тоже. Хорошо, что ветер от нас, а то бы от дыма задохнулись.
— Да, это хорошо. — согласился я, протягивая Коломыйцу пачку папирос.
Внезапные взрывы заставили нас обернуться, впрочем, всё было в порядке. Это взорвались бензобаки оставленных машин, и в огне показались струйки чёрного дыма. Горела резина колес. Закурив, мы пошли к своим солдатам. До визита нежеланных гостей оставалось очень мало времени.
Глава 16
Невыносимо медленно тянулось время, и я нервно курил папиросу за папиросой. Тем более, ветер нёс дым в сторону Калинковичей, и стоило ждать сюрприза. Подошло время обеда, и по окопам потянуло вкусными запахами. Каша с тушёнкой в меня не лезла, сильно болел желудок, так что, прихлебывая чай, я мрачно думал о своем идиотизме. Зачем я собрал здесь людей, мост уже разгорелся так, что даже в двадцать первом веке объявили бы «Пожар пятой категории». Потушить его уже невозможно, так что надо начинать отход. Всё решено, уходим в партизаны!
Судьба всегда ловит человека на его ошибках, и сейчас нам не хватило всего полчаса. Вернее, мы провозились эти полчаса, и среди клубов дыма на другом берегу вдруг возник танк. Я замер, мучительно всматриваясь в силуэт, а вдруг это наши? Танк, поворочал маленькой башней, словно учуял что-то, и на двух стволах ослепительно вспыхнули огоньки.
Я упал на дно траншеи и коротко рявкнул:
— Не стрелять! Ждать!
С той стороны протоки наши окопы были не видны, сам неоднократно проверял. Но, чёрт как я мог забыть про эту мерзость? Обычная «единичка», но отделенная водой, для нас она страшнее десятка «тигров». Чёрт, что делать? Пули срезали ветки кустарника, вбивались в глину, выкидывая клочки пыли, а я боялся… От страха, я ничего не мог придумать, только в голове вертелась строчка из песни «Пули, как воробушки, вертятся в пыли». Что там дальше? Я буквально заставил себя вспоминать! «Дмитрия Горохова, да сержанта Мохова, эти вот воробушки взяли, да нашли». Дальше!! «Тут старшой Крупенников встал как на парад». Вот! Старшой — это я! Встать! Встать, сволочь!! Я с трудом поднялся, и, прикрываясь бруствером, стал наблюдать за танкеткой. Пулеметы молчали, но башенка дергалась из стороны в сторону, как кобра перед броском. На берегу шло веселье. Человек десять раскатывали и надували резиновые лодки. Здоровые
