а льдинка от сердца оттаяла. – Но и самим береженье принять надобно.
Судя по шевелению и поскрипыванию лавок за выгородкой, мужики степенно покивали и перекрестились. Скрипы перекрыл голос Авдотьи:
– Мыслю, надо род собирать. – Под одобрительный гул большуха зашла на женскую половину, обвела встревоженных баб взглядом. – Ступайте по хатам, подруги, старших к нам скликайте. Вести недобрые с Москвы, от князя нашего.
Горница наполнилась движением и шепотками. Несколько раз хлопнула дверь в сени, пустив новую волну холода по ногам. Через пяток минут на женской половине сидела, зажав рот ладошкой и обнимая качалку с младенцем, молоденькая Лизавета, да гремела плошками у наблюдника Авдотья.
Село посыпал мелкий снег, летящий туманными языками по ветру и играющий, будто щенок, с прячущимися от него под одеждой жителями. Настырный снег лез за капюшон совика и трепал длинные уши цебаки. Народ, скопившийся перед домом старосты, притопывал ногами, прихлопывал руками, подставляя разыгравшемуся снегу спину, но не расходился.
Новость, как пожар по ветру, облетела все село, и теперь, несмотря на непогоду, к дому старосты стекались все новые поморы. В доме спорили, иногда дверь распахивалась, в низком проеме возникала кряжистая фигура Егора, щурившегося на летящий снег и высматривающего нужных людей в толпе. Когда взгляд старосты вычленял из снежной круговерти искомое, следовало громовое «подь сюды» и дом опять замирал в неподвижности, заметаемый метелью.
Сельский сход быстрым не бывает. В горнице теснилась уже дюжина мужиков, висел влажный запах тел, одежды и неуверенности. Поморы исчерпали аргументы в спорах, и за столом стояла задумчивая тишина, разбавляемая только шебуршением по хозяйству большухи и звяканьем об стол лезвия промыслового ножа, который крутил в массивных руках Василий.
– А ты что скажешь, Авдотья?
Вопрос Егора будто спустил натянутую пружину. Большуха подошла к столу, оперевшись на него крепкими руками, обвела взглядом присутствующих и подвела итог спорам:
– Неча тут сказывать. Вот ты, Кирилл, летом со всеми покос новый спробовал, чердак сеном забил, скотиной по этому, новомодному, займу разжился. Куда ты побегнешь? Пожгут твой чердак, да сдохнет скотинка. Ты, Савва Олегыч, токмо кузню обновил, уроками заводскими у тебя весь сарай завален, сама видала, ты это как в лес все тянуть сподобишься? О тебе, Ефрем, даже речь не веду. Не пойму, чего вы рядите? Сгинет государев промысел, и нас не обойдет! Накрепко мы ноне повязаны. Не о сторожках в лесу говорить потребно. Всем селом к мастерам государевым идти надо да пособлять в их розмыслах. Укрепим промысел, обойдет нас напасть. А коли, как вы, рядить будем, пройдет ворог за Архангел-город и Холмогоры али нет, то так и отдадимся на волю его. Не узнаю вас, поморы! Это ж когда мы от напастей-то прятались? Али так хозяйством обросли, что теперь вас и с лавок не сковырнуть? Неча попусту масло жечь, надо всем селом на подмогу промыслу идти, там и решим, как от напастей оборониться.
Авдотья даже прихлопнула ладонью по столу, чем вызвала не одну приподнятую в удивлении бровь собравшихся.
Начавший после нее говорить «…так-то, так…» Савва был прерван вставшим во главе стола Егором. Коли голова встал, знать, конец спорам, начало делам.
– Вот што скажу. В главном большуха верно сказывала. Надо промысел укреплять. Наших сынов да пришлых там сотен пять душ, да нас не меньше. Некуда нам хорониться. Ты, Савва, верно рек, тебе и заимку в лесу ладить, в нее парубков с детьми да тяжелыми бабами отправим коль что. В помощь себе да сынам своим бери Ефрема с домом его. И нечего нам сиднем высиживать, темнеет ужо. Надо к мастерам идти да пособлять с Божией помощью.
Все сидящие повернулись к углу дома и перекрестились на иконы. Споров больше не было, наспорились уже. Коли глава рода последнее слово сказал, то так тому и быть.
Вновь скрипнула дверь дома, выпуская в метель переговаривающихся по-деловому поморов. Ожидающий их народ всколыхнулся вопросами, потянулся к выходившим. Последним, разогнувшись от низкого проема, появился Егор, натягивающий на руки меховушки.
Староста оглядел набежавшую толпу, прихлопнул руками, чему-то усмехаясь, и гаркнул так, что на полсела слышно было:
– Что стоим, православные?! Надоть промыслу государеву подсобить! Неча нам отсиживаться, айда к цехам. Откладывайте покуда хозяйства, навалимся всем миром – ни один ворог нас не сковырнет! Нам тут жить!
Темные силуэты поморов шли сквозь пургу через Мельничный ручей, к цехам завода. К толпе продолжали стекаться ручейки жителей от дальних домов. Навалиться всем миром – это святое. Им действительно «тут жить».
Продолжение дневника
Не знаю, что там написал отец Ермолай, но завод готовился к долгой и кровопролитной войне. Кроме работающих, как проклятые, цехов, новыми реалиями стали два земляных редута – один у верфи и второй на впадении Мельничного ручья в Двину, то есть по краям завода. И это зимой! В дикие морозы! Редуты, правда, небольшие, но зато венчали их орудийные башни, грозно поводящие парами трехдюймовок и курящиеся тонкими струйками дыма печей отопления. Страсти-то какие! То, что морпехи были с оружием, меня удивить уже не могло, логичное продолжение.
Спрашивать, кого ждем в гости, не армию ли султаната в полном составе, было как-то неудобно. Настрой у всех встречающих выглядел боевым и приподнятым. Но эта пара башен меня добила. Спросил, кто хоть внутри и чего им там спокойно не сидится. Объяснили, что в башнях дежурят пушкари, а стволами и башней поводят, чтобы не примерзали. Сами башни стоят на невысоких срубах, которые просто засыпаны, так что в каждой башне по трое пушкарей – один сидит внизу, топит нашу походную печку, и снаряды там же держат, самоубийцы, а двое дежурят в башне. Слов нет. Точнее, есть, но они их не заслужили, скорее отец Ермолай. С отцом поговорю отдельно.
Теперь время всех хвалить и рассказывать, как ими горжусь. Что является чистой правдой. Бог с ним, что нам вся эта фортификация не нужна, зато народ теперь видит, что у нас все серьезно, и гордится, а главное, пушкари на настоящих башнях тренируются. Пусть так и будет.
Весь вечер народ гулял. В честь возвращения даже пальнули из одной башни, болванками, разумеется, и постреляли из ракетниц. Народу необходимо напряжение снять, завтра начну плавную демилитаризацию. Башни оставлю, очень уж они украшают пейзаж.
Пару дней носился, как тайфун, по верфи и заводу, решал накопившиеся проблемы и создавал новые. Потом уехал на Соломбальские верфи, пока еще лед стоял, для проверки готовности винджаммеров. Отъезжая, обещал пушкарям устроить по возвращении экзамен на тренажере.
В Архангельске развил не менее бурную деятельность, пользуясь тем, что Апраксин остался в Москве и собирался в Азовский поход. В Москве мы с ним встречались всего несколько раз, он к Петру старался держаться поближе, но про свое вынужденное самоуправство на верфи ему рассказал, чтобы обид потом не было. И получил отпущение грехов под штоф в офицерской компании.
Теперь вот решил нагрешить с новой силой. И мне это вполне удалось. Все работали теперь только на два винджаммера, и покрытие их обшивкой шло буквально на глазах. Думаю, мачты начнем ставить одновременно тут и в Вавчуге. Символично. Уехал обратно, боялся, что река вскроется.
Соревнования башнеров устроил с размахом. Стреляли они у меня по всем пяти щитам, произвольно расставленным по стрельбищу. На стрельбы собралось много зрителей, так как про экзамен, отъезжая, имел глупость сказать прилюдно. Велел подогнать к полигону кухню, отчего народу сразу существенно добавилось. Всем пушкарям давали три попытки, по два патрона на мишень и ограничивали время двумя минутами, о чем отбивали колоколом.
Вот тут серьезно задумался. Они на полигоне тренируются без затычек в ушах, а на корабле что делать? Хорошо хоть дежурные в боевых башнях редутов сидят заткнув уши, пусть привыкают. Надо срочно
