— Не надо, Костя, — перебивает его Вилен. — Еще успеем эту спеть.
— Не надо так не надо. Я ведь что…
Потрескивает костер. Не умолкая, о чем-то говорит и говорит море.
— А помните, как шторм был, — говорит Виталька. — Ох и напугался же я! — И поспешно добавляет: — Вы только не смейтесь.
— Чего же смеяться, — отвечает за всех Сергей. Вправду страшно было. И мне. А думаешь, другим не страшно было? Это они только молчат.
— Ой, хлопцы! — Тарас блаженно растягивается на еще теплых камнях. — Не надо о страшном. Лучше собирайтесь все да приезжайте к нам. Дед мой на бахче кавуны отберет самые гарные. Приезжайте, хлопцы, а?
— Почему это к тебе, а не к нам? — обижается вдруг Толя Овезов. — Ха, арбузы… А у нас виноград, дыни… Ну вот скажи, Тарас, где самый лучший виноград?
— А яблоки самые лучшие у нас, — вмешивается в разговор Булат.
— Сергей, а вам можно писать?
Саша наконец отрывает взгляд от костра, смотрит на вожатого.
— А почему же нет?
— И вы отвечать будете?
— Буду.
От палаток, особенно резкий в вечерней тишине, доносится сигнал на линейку. Ребята вскакивают, заливают костер и бегут наверх.
…В последний раз в этой смене вьется над строем флаг на мачте. Сейчас последний спуск.
— Лагерь, равняйсь! Смирно! Равнение на флаг! Флаг спустить!
Вздрогнул флаг и потом медленно-медленно, точно не желая спускаться, пополз вниз…
Костя растягивает мехи.
Поют вожатые, поют ребята.
По всему побережью, от подножия Аю-Дага до Гурзуфа, звучит над морем эта прощальная песня.
ДОРОГИЕ МОИ МАЛЬЧИШКИ
— Сергей, автобусы уходят. Скорей!
Там, у автобусов, они, ребята. Непривычные черные брюки, клетчатые цветные рубашки, кепки и тюбетейки.
— Виталька, ну Виталька! — прыгает вокруг товарища черноглазый Булат. — Ну, что ты?
— Толя, писать будешь? Скажи, будешь?
Это Андрюша Бараневич теребит за рукав Толю Овезова.
— Писать буду! Как не буду?
На Наума Гартвига медведем надвигается Тарас, хлопает его по плечу огромной рукой так, что от каждого хлопка Наум чуть не приседает.
— Ты того, не трусь! Ты того, смелым будь! Станешь смелым? Станешь?
На самом краю, над лагерем, стоят, обнявшись, двое мальчишек. Стоят, смотрят на лагерь, на море и молчат. Один еще в форме, другой в черных домашних шароварах, в ковбойке, в кепчонке с маленьким козырьком. Сергей с трудом узнает в этом пареные Сашу. Рядом Ванюшка Прохоров. Третий день Сашу как подменили. Всегда веселый, озорной, столько трудных минут доставивший вожатому, мальчишка стал неузнаваемым. Тихим, замкнутым каким-то. Сергей знает — у Саши дома плохо. Мать больна, отца нет, еще трое ребят. Саша — старший. В Артек послали по настоянию комсомольцев шефствующего над школой завода. Много страниц в отрядном дневнике вожатого посвящено Саше.
И вот теперь он уезжает…
Все! Машины тронулись! Еще кто-то бежит следом, рядом, держась за протянутую из машины руку.
— Пишите! Пишите! Пишите!
А машины все дальше и дальше, все меньше и меньше, и уже не видно рук, только облако пыли катится через пересохшую речку, карабкается вверх над пустой баскетбольной площадкой, прячется за зеленую стену виноградников и вновь появляется уже далеко внизу, почти у самого Второго лагеря. Уехали!..
…Вечером Сергея разыскал у палаток вернувшийся из Симферополя шофер и протянул сложенный треугольником листок бумаги.
— Читай. Письмо тебе уже прислали.
Сергей торопливо развернул треугольничек.
«Сергей, здравствуйте. Вот мы уже и в Симферополе, скоро на вокзал и, собравшись все вместе, решили написать вам письмо…»
Всего три дня понадобилось, чтобы опустели огромные желтые палатки. Сразу стало тихо и уныло. Не было утреннего подъема, забот, чем заполнить день, беспокойства во время купания. Раньше все это шло непрерывной чередой, сменяя одно другое, и становилось привычным, надоедливо привычным, но удивительно необходимым.
И когда все это оборвалось, жизнь сразу стала какой-то не до конца наполненной, чего-то не хватало, и этим чем-то были ребята. Уж так, видимо, устроен вожатый, и именно потому он и вожатый, что не может без ребят.
Когда Сергей приехал из Симферополя, проводив последнюю группу ребят, его встретил Анатолий.
— Ты что, вернулся? — с невинным видом спросил товарищ.
— А почему я не должен был возвращаться? — удивился Сергей.
— Да как же! Ты ведь говорил, что, может быть, уедешь после первой смены? — Анатолий расхохотался, притянул к себе Сергея. — Я же знал, что никуда ты не уедешь. Просто подразнить тебя захотелось. — И вдруг, став серьезным, закончил: — Готовься, Сережка, завтра новые приедут.
…Завтра! Сергей еле дождался этого завтра.
Как же долго тянулся этот день. И солнце висело над головой, и море глухо билось о парапет, и птицы замолчали, как всегда в предобеденную пору, а машин все не было.
Устав ждать. Сергей пошел в палатку, чтобы за проверкой кроватей хоть немного скоротать время, и вдруг услышал:
— Эй, в Нижнем! Принимайте!
Когда Сергей прибежал к санпропускнику, там уже командовал Василий. Озираясь по сторонам, толпились у машин мальчишки с чемоданчиками.
— Не стесняйтесь, ребята, — шумел Василий. — Вещи свои вот туда сдавайте. Форму получите. Сергей, хорошо, что ты здесь. Забирай первую партию и веди на обед.
— Есть, товарищ дежурный по лагерю! — озорно откликнулся Сергей и шагнул к Василию. — Вася,
