Когда в те давние времена он расстался с ней, его опьянило ощущение беспредельной свободы, и все вдруг стало ему удаваться. Вскоре он женился на женщине, чья красота выковала в нем сознание собственного достоинства. Потом его красавица умерла, и он остался один с сыном в какой-то кокетливой сиротливости, вызывавшей восхищение, интерес и заботу многих других женщин.
Он преуспевал и в своей научной работе, и этот успех защищал его. Государство нуждалось в нем, и потому он мог позволить себе отпускать колкости по его адресу еще в ту пору, когда почти никто не отваживался на это. Постепенно, по мере того как те, что в погоне за своим поступком обретали все большее влияние, он тоже все чаще появлялся на телеэкране и сделался весьма заметной фигурой. Когда после прихода русских он отказался предать свои взгляды, его выгнали с работы и обложили легавыми. Это не сломило его. Он был влюблен в свою судьбу, и ему казалось, что его путь к гибели полон величия и красоты.
Поймите меня правильно: я сказал, что он был влюблен в свою судьбу, но не в самого себя. Это две абсолютно разные вещи. Его жизнь как бы обрела самостоятельность и стала вдруг отстаивать исключительно собственные интересы, что далеко не совпадали с интересами самого Мирека. Именно это я и имею в виду, утверждая, что его жизнь превратилась в судьбу. Судьба не думала даже пальцем шевельнуть ради Мирека (ради его счастья, безопасности, хорошего настроения и здоровья), тогда как Мирек готов был сделать все для своей судьбы (для ее величия, ясности, красоты, стиля и внятного смысла). Он чувствовал себя ответственным за свою судьбу, однако его судьба не чувствовала себя ответственной за него.
К своей жизни он относился как скульптор к своему изваянию или романист к своему роману. Одно из неотъемлемых прав романиста — возможность переработать свой роман. Если его не устраивает начало, он волен переписать его или просто вычеркнуть. Но существование Здены лишало Мирека авторских прав. Здена настаивала на том, что она останется на первых страницах романа и вычеркнуть себя не позволит.
8
Но почему, собственно, он так отчаянно стыдится ее?
Скорее всего напрашивается такое объяснение: Мирек с давних пор принадлежал к тем, кто пустился в погоню за собственным поступком, тогда как Здена оставалась приверженной саду, где поют соловьи. А в последнее время она и вовсе относилась к тем двум процентам населения, кто приветствовал русские танки.
Да, это правда, но я не считаю это объяснение достаточно убедительным. Если бы речь шла лишь о том, что она приветствовала русские танки, он осудил бы ее во всеуслышание и не отрицал бы того, что знает ее. Здена провинилась перед ним в гораздо большем. Она была уродлива.
Но много ли значило то, что она была уродлива, коль он не спал с ней более двадцати лет?
А вот и значило: большой нос Здены даже издалека бросал тень на его жизнь.
Несколько лет назад у него была красивая любовница. Однажды она наведалась в город, где проживала Здена, и вернулась оттуда вне себя: — Скажи мне, пожалуйста, как ты мог крутить любовь с этой страшилой?
Он ответил, что знаком был с ней лишь поверхностно, а их интимные отношения опроверг начисто.
Все дело в том, что он был посвящен в великую тайну жизни: женщины не ищут красивых мужчин. Женщины ищут мужчин, обладающих красивыми женщинами. Поэтому уродливая любовница
— это роковая ошибка. Мирек пытался замести все следы своей связи со Зденой, а так как любящие соловьев все больше и больше его ненавидели, он надеялся, что и Здена, успешно делавшая карьеру партийной функционерки, быстро и охотно забудет о нем.
Но он ошибался. Она говорила о нем всегда, везде и при любых обстоятельствах. Если он по несчастливой случайности встречал ее в обществе, она всеми правдами и неправдами спешила оживить какое-то воспоминание, явно свидетельствовавшее о том, что когда-то они были близко знакомы.
Он неистовствовал.
— Если ты так ненавидишь эту женщину, объясни мне, почему ты встречался с ней? — задал ему однажды вопрос его приятель, знавший ее.
Мирек стал объяснять ему, что он был тогда двадцатилетним балбесом, а она — старше его, всесильная, уважаемая, все восхищались ею! Она практически знала каждого работника Центрального комитета партии! Помогала ему, продвигала, знакомила с влиятельными людьми!
— Я был карьеристом, пойми же ты, болван! — кричал он.
— Напористым, молодым карьеристом! Поэтому я ухватился за нее, и мне было начхать, что она уродлива!
9
Мирек говорил неправду. Здена была того же возраста, что и он. Хоть она и оплакивала смерть Мастурбова, двадцать лет назад у нее не было ни влиятельных связей, ни возможности поспособствовать своей карьере или чьей-либо другой.
Тогда почему он это выдумывает? Почему лжет?
Одной рукой он держит руль, в зеркальце заднего обзора видит машину тайных агентов и вдруг покрывается краской. В нем проснулось одно совершенно нежданное воспоминание.
Когда после их первой любовной близости она попрекнула его чересчур интеллигентной манерой вести себя, он решил в следующий раз исправить впечатление и проявить ничем не скованную, необузданную страсть. Нет, неправда, что он забыл обо всех их интимных встречах! Одну из них он видит сейчас абсолютно явственно: он двигался на ней с притворной дикостью, издавая протяжный, рычащий звук, сродни тому, что издает пес, воюющий со шлепанцем своего хозяина, и при этом (с легким удивлением) смотрел, как она очень спокойно, тихо и почти безучастно лежит под ним.
Машина оглашалась этим рычанием двадцатилетней давности
— мучительным звуком его покорности и рабского усердия, звуком его готовности и приспособленчества, его комичности и убожества.
Да, именно так: Мирек был готов объявить себя карьеристом, лишь бы не признать правды: он встречался с уродиной, потому что посягнуть на красивую женщину не хватало духу. Ни на что большее, чем на Здену, он не смел рассчитывать. Слабодушие и нужда — вот тайна, которую он скрывал.
Машина оглашалась яростным рычанием страсти, и этот звук убеждал его, что Здена лишь магический образ, который он хотел бы стереть, дабы уничтожить в нем свою ненавистную молодость.
Он остановился у ее дома. Машина, преследовавшая его, притормозила сзади.
10
Исторические события по большей части бесталанно похожи одно на другое, однако мне кажется, что в Чехии история провела невиданный эксперимент. Там не просто восстала, согласно старым рецептам, одна группа людей (класс, нация) против другой, а люди (одно поколение людей) восстали против собственной молодости.
Они стремились догнать и укротить собственный поступок, и это им почти удалось. В шестидесятые годы их влияние возрастало все больше и больше, и в начале 1968 года оно стало почти безраздельным.
