это объединить, направить в единое русло, пока действительно и искренне не поймет, что же нужно этому пресловутому народу, история не начнется!
— Это что же, какой-то новый наместник Бога на земле? — насмешливо спросил Заикин.
— Я не знаю, как он должен называться. Я знаю, что время должно родить его, если он уже не рожден.
— Я этого знать не хочу, — мрачно и твердо проговорил Заикин, шагая по пыльной дороге. — Но вот сегодня, когда вас, Лев Макарыч, в полет провожал, понял, что ежели я сюда в школу этаким «фуксом» проскочил, ежели спервоначалу я для себя считал авиаторство еще одним трюком в большом цирковом номере, на котором и деньжишек, и реноме подзаработать можно, то теперь мои помыслы совсем другой колер имеют. Я вам не рассказывал — ночью, когда у Пташниковых ужинали, я сказал, что, мол, Россию хочу прославить. А сам подумал: «Врешь ты все, Ванька! Сболтнул ради красного словца». А может, настроение было такое. Возвышенное. А сегодня понял... Посмотрел, Лев Макарыч, как вы летите, и чуть не заплакал от радости.
— Дорогой Иван Михайлович, — растроганно произнес Мациевич, — простите меня, Бога ради! Не поймите мои слова превратно. Не должно быть добренькой, всепрощающей любви ни к ребенку, ни к женщине, ни к Родине. Особенно к Родине! Ей за все унижения и страдания в прошлом и в настоящем — как искупление бед и обид — предначертано великое будущее. Может быть, именно потому мы и находимся здесь...
Мациевич неожиданно прервал себя, схватил Заикина за руку и оттащил его на обочину дороги.
— Батюшки, кто это так сломя голову мчится?
Оставляя за собой шлейф пыли, прямо на них несся автомобиль.
В нем стояла де ля Рош и что-то весело кричала Заикину и Мациевичу. Автомобиль остановился, взметнув вверх пыльное облако. Де ля Рош открыла дверцу и спрыгнула на землю. Радостная и счастливая, она спокойно подошла к Заикину, обняла его мощную шею, нежно поцеловала, молча пригладила пальцами его усы и, не отпуская, повернула голову к Мациевичу:
— Пожалуйста, объясните мсье Заикину, что на территории Франции я имею право его целовать тогда, когда мне этого захочется. Не согласовывая это со своим правительством и префектурой.
Поздно вечером сидели в маленьком ресторанчике при отеле.
Немцы сидели с немцами, англичане с англичанами, русские с русскими...
Иван Михайлович Заикин был элегантен, тих и торжествен. Он сидел рядом с де ля Рош и почти неотрывно смотрел на нее. Слушал внимательно, будто каждое слово незнакомого ему языка было понятным и удивительно близким. А де ля Рош что-то говорила ему и говорила.
Речь ее была чрезвычайно богата интонациями, в какую-то секунду она вдруг начинала смеяться над тем, что рассказывала, и тогда Заикин тоже улыбался, иногда голос ее становился грустным, и тогда Иван Михайлович слушал ее опечаленно.
В ресторан вошли несколько русских офицеров. Поручик Горшков сразу же увидел Заикина и де ля Рош и весело потянул всю компанию к их столику. Но Мациевич удержал его и предложил сесть в другом конце небольшого зала. Горшков непонимающе посмотрел на столик Заикина, на Мациевича и обиженно пошел туда, где уже усаживались Ульянин, Габер-Влынский, Руднев и Пиотровский.
Теперь за столиком Заикина слушала де ля Рош. Говорил Иван Михайлович:
—...мы в восемьдесят девятом годе из Верхне-Талызино, Симбирской губернии, чтобы с голоду не помереть, в Самару уехали. С голоду, Бог спас, не померли, но и там не сладко было. Мне и десяти годов не исполнилось, а батя меня уже в поводыри одному слепому нищему отдал. Жулик он был, этот нищий! Ужасно, по тем временам, богатый человек. Я его спрашиваю: «Дедушка, зачем мы побираемся? У тебя же всего много...» А он мне: «Молчи, змееныш!» и палкой меня.
Заикин рассмеялся. Де ля Рош посмотрела на него увлажненными глазами и тоже рассмеялась.
Поручик Горшков отвел глаза от столика Заикина и де ля Рош и потрясенно сказал:
— Господа! Просто мистика какая-то! На каком языке они разговаривают? У меня такое впечатление, что они понимают каждое слово друг друга!
— Поручик, я приказываю вам сидеть смирно и не крутить головой, — сказал Ульянин.
Де ля Рош низко наклонилась над столом и что-то говорила Ивану Михайловичу. В глазах у нее поблескивали слезы, но она улыбалась, и в голосе ее слышались нежность и смущение. В какой-то момент, продолжая говорить, она развязала газовый шарфик, под которым оказалась золотая заикинская медаль. Поднесла ее к губам, тихонько поцеловала и снова обернула шею шарфиком, скрыв под ним золотую награду.
Заикин опустил глаза и смущенно завязал узлом вилку.
На аэродроме по полю катался аэроплан. Мсье Бовье и сам Анри Фарман обучали новичков «пробежкам» по земле с работающим мотором.
Ученики — здоровенные усатые дяди — бегали за аэропланом, как мальчишки, в ожидании своей очереди, искательно заглядывали в глаза Фарману и Бовье, внимательно слушали объяснения, переводили друг другу с французского на немецкий, на английский, на русский, на японский все, что говорили инструктор Бовье и директор школы Фарман.
Мациевич что-то втолковывал Заикину, тот смотрел на него с напряженной физиономией, запоминал и снова приставал к Мациевичу с вопросами.
Улучив момент, Заикин подошел к Фарману и мрачно спросил по-французски:
— Мсье Фарман, когда я буду летать?
Фарман рассмеялся, похлопал Заикина по плечу и ушел, на ходу раскуривая трубочку.
— Анри, я вам так благодарна за все! — сказала де ля Рош. Они стояли в цехе-ангаре около нового аэроплана.
— Не стоит благодарности, Кло, — сказал Фарман. — Через несколько дней вы сможете облетать эту новую игрушку. Остались какие-то пустяки. Почему не приехал Пьер?
— Вы из меня сделали авиатора, Анри. Вот за что я благодарна вам.
— Не преувеличивайте моих заслуг, Кло. Вы были самым способным и самым очаровательным учеником моей школы.
— Я охотно пококетничала бы с вами. Анри, но мое уважение к вам настолько велико, что мешает мне это сделать.
— А жаль! — рассмеялся Фарман. — Когда приедет Пьер принимать новый аэроплан?
— Анри, — Де ля Рош вынула из сумочки пудреницу и, глядя в зеркальце, провела пуховкой по лицу, — когда должен быть готов аппарат мсье Заикина?
— Понятия не имею, — легко ответил Фарман. — Когда справлюсь со всеми остальными заказами. Месяца через два-три... — И вдруг насторожился. Посмотрел на де ля Рош и спросил удивленно: — В чем дело, Кло?
— Он уже оплатил счет за постройку? — спросила де ля Рош, внимательно разглядывая свой нос в маленьком зеркальце.
— Да. В чем дело, Кло?
— Когда, вы сказали, будет готов мой аппарат?
— Через несколько дней...
— Анри, будьте же как всегда любезны и отдайте мой аэроплан мсье Заикину, — спокойно сказала де ля Рош и впервые посмотрела в глаза Фарману. — А я подожду эти два-три месяца.
— Вы сошли с ума, Кло! Вы не можете ждать так долго! Я слышал, что Леже заключил для вас очень выгодный договор на гастроли в Испании.
— Я тоже слышала об этом, Анри. — Де ля Рош невозмутимо спрятала пудреницу в сумочку. — Пожалуйста, передайте этот аэроплан мсье Заикину. Я вам буду очень обязана. Считайте, что я уступаю свою очередь.
— А как же гастроли в Испании? — растерялся Фарман. — Я не рекомендовал бы вам летать там на старом аппарате. Он уже достаточно изношен.
Де ля Рош поцеловала Фармана в щеку и улыбнулась:
— Мой дорогой мэтр, я так привыкла во всем следовать вашим советам, что ни за что не буду летать в Испании на старом аппарате. Я просто туда не поеду!
