чеканить слова, с ненавистью глядя на Мику:
— Мерзавец… Подлец… Негодяй!.. Здесь, в Ленинской комнате, висят портреты членов Политбюро ЦэКаВэКа-ПэБэ… А он ПРИ НИХ КУРИТ!!!
В новогоднюю ночь Мика Поляков лег спать до двенадцати — уж больно ломало его, голова кружилась, ноги были слабыми-слабыми…
Жар сменялся ознобом, озноб — духотой, затрудненным дыханием.
Валерка принес ему из «актового зала» новогодний подарочек: пакет с тремя каменными пряниками, четырьмя соевыми батончиками и двумя большими яблоками.
Стараниями комсомольского секретаря — симпатяги-уйгура с дыркой в животе от немецкой пули — такой подарок получил каждый «трудновоспитуемый».
Ну а уж водку втихаря или план — это уже кто как мог и где мог…
— Ух ты, Мишка!.. — удивился Валерка. — Ты так горячо дышишь! Может, фельдшера позвать?
— Не надо… Иди празднуй. Мне бы только отлежаться чуть-чуть. Я, наверное, простыл тогда немного в Ленкомнате…
— А сегодня там стекла вставили!
— Ну вот видишь — «жить стало лучше, жить стало веселее!»… Иди, Валер, попляши там за меня… Только водички принеси.
Валерка притащил алюминиевую кружку, полную воды, но Мика уже спал тяжелым больным сном…
И снился больному Мике Полякову какой-то неведомый чудесный остров с невероятно зелеными пальмами, которых он никогда раньше не видел…
Жаркое солнце висело прямо над головой и шпарило так, что даже дышать было невмоготу!..
А вокруг острова со всех сторон — синяя-синяя вода. Насколько глаз видит…
И одинокий белый, совершенно очаровательный домик невдалеке!.. Красиво до слез, до мистического восторга…
Только идти к этому домику ужасно трудно! Ноги увязают в прокаленном сверкающе-желтом песке, каждый шаг требует невероятных усилий, но Мика знает почему-то, что до этого домика нужно дойти обязательно! Это очень-очень важно…
А дышать от жары становится все труднее и труднее, и песок все рыхлее и сыпучее…
Но Мика идет… Мике это невероятно важно!..
Вот он уже и в домике…
Проходит из коридора в комнатку, а там…
…на полу ЛЕЖИТ ПАПА — Сергей Аркадьевич Поляков!!!
— Папочка!.. — в ужасе беззвучно кричит Мика…
И просыпается.
Ночь. Только слабый дежурный свет в бараке. Дышат полтораста спящих пацанов. Вскрикивают во сне, плачут, смеются, угрожают, бормочут что-то, шепчут, стонут…
Глубокая ночь первого января 1942 года.
Мика попил воды из кружки и вдруг ясно и отчетливо ПОЧУВСТВОВАЛ — отец в Алма-Ате! Но почему без мамы?! И ОТКУДА Я ЭТО ЗНАЮ?!
Так… Нужно немедленно в Алма-Ату! Всего тридцать пять километров… На попутке, на телеге, пешком… Как угодно!
С трудом слез с нар. Понимал — болен. Надел на себя все, что можно, утеплился кое-как. Сунул под подушку Валерке свой нетронутый новогодний подарочек, подпоясал бушлат, чтобы снизу не поддувало, и, качаясь, вышел из барака в лунную морозную ночь…
Не было за тридцать пять километров пути ни одной машины — ни в ту, ни в другую сторону!
Проскочили парочка патрульных милицейских «газиков» — один к Алма-Ате, второй к Каскелену, так от них Мика схоронился в вымерзшем придорожном арыке. Хорошо помнил: шаг вправо, шаг влево — побег!
А там, в домике, папа лежит. Нельзя Мике рисковать, лучше спрятаться, а потом снова — на своих двоих, пешедралом…
… К утру пошел снег, потеплело. То, что было примороженным, жестким, подтаяло. Стало скользким поначалу, а потом и совсем раскисло…
Грязь в ботинки набилась, мокрень, но Мика так и не почувствовал холода. Даже хотел шапку снять, но побоялся ее из рук выронить, потерять…
«В лесу родилась елочка, в лесу она росла…»
Елочка!.. Мать вашу в душу с этим гребаным Казахстаном! Здесь же должно быть тепло, как в учебнике географии написано!..
«Только бы до того домика дойти… Где папа лежит. Мой отец… Сергей Аркадьевич Поляков — летчик-истребитель, шеф-пилот двора его импера… Здравствуйте, ваше сиятельство! Это вы — князь Лерхе? Милости прошу, проходите, князь. Сергей Аркадьевич ждет вас…
А, вспомнил… Этот домик называется гостиница «Дом Советов»! Мама! А почему я тебя не вижу?… А, мам?…
Миля— а-а-а! Где ты, Милечка?… У меня уже сил нет…»
— Я ничего не знаю! — говорил гостиничному швейцару молоденький солдатик-шофер. — Я ему не сват, не брат, вообще никто. Так, проезжий…
Рядом с гостиницей «Дом Советов» пофыркивала военная «эмка».
— Выруби двигатель! — приказным тоном распорядился швейцар. — Люди твой шарабан нюхать не обязаны!
— А как я потом заведусь? — окрысился шоферюжка. — У меня аккумулятор уже неделю как накрылся. Ты меня в жопу толкать будешь со своим протезом? Или вот он?
И солдат показал на ничего не соображающего Мику, сидевшего снова на ступеньках гостиницы «Дом Советов».
— Откуда взял его? — спросил швейцар.
— Отвез своего кобла к евонной марухе, километров за семь от города, развернулся и лично возвращаюсь в расположение, а этот лежит у дороги. Я думал, пьяный. Новый год все же… А потом смотрю — пацан! И лепечет: гостиница «Дом Советов»… Гостиница «Дом Советов»… От теперя ты с им и разбирайся! А то уже двенадцать дня, а у меня посля вчерашней поддачи еще маковой росинки во рту не было!.. Привет! — сказал солдатик, сел за руль своей «эмки» и уехал.
Швейцар приподнял рукой Микину склоненную голову, заглянул в лицо и сказал:
— Здорово, леший! А я тебя узнал.
Но Мика не ответил, стал заваливаться лицом вниз — вот-вот со ступенек скатится.
Швейцар отставил вбок негнущийся протез, наклонился, подхватил Мику сначала за шиворот, потом перехватил под мышки, снова усадил и разогнулся, не отпуская Микин воротник.
— Ты давай держись… Я, конечное дело, тебе помогу, но и ты уж извини-подвинься… Я тебе не «медсестра дорогая Анюта» — на спине таскать. Руки-ноги на месте, остальное — херня собачья! Вставай.
Горничная первого этажа, крепкая бабенка средних лет, и швейцар со скрипучим протезом довели Мику по гостиничному коридору до двери с каким-то номером, и горничная тихо сказала:
— Как приехал три дня тому, так и гуляет по-черному. В первый вечер кто-то с им выпивал, а теперя один дует без передыху…
— В кажной избушке — свои погремушки, — вздохнул швейцар.
— Иди, — сказала горничная Мике. — У его не заперто…
Мика открыл дверь и вошел в гостиничный номер. Горничная и швейцар деликатно остались в
