своей счастливой невредимости во время «взрыва» в камере, Мика вспомнил последнее чаепитие с гражданином начальником Петром Алексеевичем и ответил легко, не задумываясь:
— Курить хотелось — уши пухли! А «бычок»… Ну «охнарь»… Окурок в смысле, под нары закатился. Я полез туда за ним, а тут как жахнет!.. Я из-под нар вылезаю — ни двери, ни окошка… А меня ноги не держат… Ну я и прилег обратно на нары. И знаете, что самое интересное?
Коля и Виктор Иванович быстро переглянулись, подались вперед, поближе к Мике, чтобы не упустить ни одного его слова.
— Курить совершенно расхотелось!.. — удивленно сказал Мика.
Он слышал, как хрустнули костяшки пальцев Коли, невольно сжавшиеся в кулак…
Увидел резко очерченные скулы Виктора Ивановича и его ноздри, раздувшиеся от ненависти…
От ненависти к нему, пятнадцатилетнему интеллигентному Мике Полякову — сыну похороненной где-то в Свердловске одной из самых красивых и блистательно-остроумных женщин Ленинграда и Москвы довоенного времени… Сыну шеф-пилота двора его императорского величества в Первой мировой войне и кинорежиссера во Второй, две недели тому назад погибшего на фронте при выполнении не боевого, а собственного задания чести — защищать ту землю, за которую он с отвагой и гордостью начал воевать еще в 1914 году…
Неожиданно в Мике возникло это понимание подлинно классовой ненависти Коли и Виктора Ивановича к нему, к Мике Полякову, — он просто произошел от другой, чуждой им субстанции. Не от той, от которой возникли они сами.
Мика был для них чужой. Из чужой стаи. А в них предками была заложена животная ненависть к чужакам — таким, как Мика, его покойная мама, как только что отвоевавший за Колю и Виктора Ивановича Микин папа — Сергей Аркадьевич Поляков…
И это обжигающее ощущение ненависти, еле-еле прикрытой двумя-тремя обветшалыми, уже истлевшими лозунгами о равенстве и братстве, буквально взрывало изнутри раздерганную и незащищенную душу Мики Полякова.
У него даже легкая головная боль началась!
Ах, нехороший предвестник, опасная это штука…
«Нет! — сказал себе Мика. — Нету никакого КРАЙНЕГО СЛУЧАЯ. Нужно взять себя в руки и вернуть этого вонючего, фальшиво приблатненного Колю и его подельничка — страшноватенького Виктора Ивановича в их же собственный сценарий, в ими же сочиненную пьеску для „военкомата с оркестром'».
Господи… Были же люди вокруг — Миля, папа, Лилька, Лаврик… Да те же несчастные базарные инвалиды! Петр Алексеевич — начальник всего уголовного розыска…
А теперь — эти двое. «Понтярщики» всесильные! С говном сожрали бы, волки позорные… Но что-то же им от Мики НУЖНО?!
— А меня когда отпустят?
— А это уж как мы решим.
— Так за мной же ничего нет… Даже кражи. Только лишь «попытка совершения». Я и так уже полтора месяца срок мотаю! Лучше б на фронт послали…
— Хочешь искупить? — спросил Виктор Иванович.
— Мне искупать нечего, — жестко сказал Мика. — У меня отец две недели тому назад погиб там!..
— Очень хорошее толковище намечается!.. — обрадовался Коля. — Ты, Мишка, прямо в тему попал. Насчет фронта.
— А можно ли ему доверять? — сыграл «сомнения» Виктор Иванович и посмотрел на Колю.
«Пугнуть их, что ли? — подумал Мика. — А то уж больно они непобедимые, дальше некуда».
И Мика поднял потемневшие глаза на Колю и Виктора Ивановича.
В «спецпомещении» для «бесед» и допросов остановилось Время: застыл Коля с открытым ртом, замер Виктор Иванович…
Мике просто захотелось, чтобы они совсем ненадолго перестали дышать… Чтобы хоть чуточку чего-то испугались, суки!
От внезапно навалившегося удушья оба «военкоматовских» деятеля побагровели. Виктор Иванович (наверное, пьет много) даже в синеву с фиолетом пошел.
Вот ведь как может получиться…
Не ждешь, не гадаешь, а ОНА совсем близехонько!
Мика отвел глаза. Не дай Бог, еще сдохнут здесь. Тогда совсем не выскрестись. Этого ему уже Петр Алексеевич не простит!
Сейчас завопят, сволочи трусливые.
— Конво-о-ой!.. — первым очухался Коля, часто и судорожно заглатывая спертый воздух «спецпомещения». — Эй, кто-нибудь!..
Зашелся в кашле Виктор Иванович. С трудом, через пень-колоду, еле выговорил:
— Это что?… Что же это?… Окошко-то можно было… бы… ебть!
На ходу расстегивая кобуру нагана, влетел конвоир. Коля уже пришел в себя, насыпался на ни в чем не повинного конвоира:
— Оставь, бля, дверь открытой!.. Здесь же задохнуться можно!!! Воды тащи!.. Быстрее, мать твою!
Конвоир метнулся за водой, притащил кружку. Коля сам отхлебнул, стал отпаивать Виктора Ивановича… Потом вспомнил про Мику, глянул на него растерянно:
— Ты-то как?!
— Нормально, — ответил Мика. — Я привык.
Сосредоточился и мысленно приказал Коле и Виктору Ивановичу: «Все. Забыли. Продолжаем ваши „военкоматские' игры…»
Коля тут же усмехнулся (восприимчивый, дешёвка, ну просто загляденье! Одно удовольствие с таким дело иметь…) и сразу же ответил Виктору Ивановичу:
— Это Мишке-то Полякову?! Да запросто!
Виктор Иванович ошалело посмотрел на Колю — все еще не мог врубиться в предыдущую тему разговора:
— Ты… Чего это? Николай… А?… Про что?…
— Вы, Виктор Иванович, спросили меня, можно ли доверять Полякову… А я сказал — запросто!
— Ага… — с трудом выговорил Виктор Иванович и еще немножко попил воды из кружки. — А я чего? …
Коля недоуменно посмотрел на Виктора Ивановича. Таким своего начальника он увидел впервые.
— Ну а вы… Ну а вы вроде бы согласились со мной… — уже неуверенно пробормотал Коля.
Он растерянно посмотрел на Мику и, словно ища у него подтверждения, спросил:
— Так?…
— Так, — подтвердил Мика.
Виктор Иванович немножко помолчал, окончательно пришел в себя и уже уверенным начальственным тихим голосом произнес:
— Ну что ж. Тогда будем действовать в соответствии… Начнем с расписочки о неразглашении. Срока давности она не имеет. Это тебе, Михаил, на всю жизнь. Почитай-ка вот здесь… Что тебе грозит по законам военного, а также любого времени, если ты… Читай, читай! Грамотный… Вот тебе перо, вот чернила — прочтешь, подпишешь. Понял?
— Так точно.
… А ведь совсем недавно где-то был жив папа… Лилька Хохлова лепила казахские манты и слабеньким голоском вторила своему хрипатому патефончику: «… И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул ангел желтый…», а живой Лаврик благодушно подтренькивал им на гитарке…
В связи с войной поток новых и удивительных идей и открытий Народного комиссариата внутренних дел СССР в отношении собственного народа несколько поиссяк и сузился.
